|
Очень обижали Е.П. Блаватскую неверные сведения, печатавшиеся о ней в России. Известия эти бывали курьезные, даже до того, что она неоднократно обвинялась в убийствах и т.п. уголовных преступлениях. Отвечать на такие басни она никогда не хотела, но ее сторонники не раз пытались возражать на «отечественные клеветы» на уважаемую ими проповедницу, однако безуспешно: их протесты в России к сведению не принимались, а бросались редакторами, вероятно, в печку. Однако раз или два ее близкие, возмущенные нелепостями, взводимыми на нее, должны были вмешаться, но никогда их законных протестов не принимали те органы, где были даны о ней ложные сведения[117]. Раз даже сама Елена Петровна написала возражение, — но и его отвергла наклепавшая на нее газета. Она была очень огорчена и по этому поводу писала: «Ну что это они врут? Откуда они взяли, что я собираюсь упразднять христианство и проповедовать буддизм? Если бы читали в России, что мы пишем, так и знали бы, что мы проповедуем чистую христоподобную теософию — познание Бога и жизненной морали, как ее понимал сам Христос. В третьем, ноябрьском, номере «Люцифера» моя статья («Эзотерический характер Евангелий»), где я так возвеличиваю проповедь Христа, как дай Бог всякому истинному христианину, не зараженному папизмом или протестантскими бреднями. Много они знают, что проповедует Блаватская!» В начале зимы 1889 г. Блаватская стала очень редко и мало писать своим; я укоряла ее за это, вопрошая: «Чем уж так ужасно занята, что ни слова не пишешь?» Вот характерный ответ Елены Петровны. «Друг и сестра! Твой неосмотрительный вопрос поразил нас как бомба, начиненная наивным незнанием активной жизни теософа! Я, как прочла твое Козьма-Прутковское изречение, так созвала своих и перевела им его на язык Шекспира. А как перевела — так Барт, Арч, Райт, Мид (секретари Е.П.), графиня и весь мой домашний штат так в разные стороны в обмороки и попадали, от твоего диффамационного вопроса... Чем занята? Это я-то?! Да если есть на свете перезанятая жертва, так это твоя сестра горемычная. Вот пересчитай, зоил бессердечный, мои занятия: каждый месяц пишу от 40 до 50 страниц Эзотерических Наставлений — наставлений в тайных науках, которые не могут печататься, а несчастные пять-шесть добровольцев-мучеников эзотеристов должны по ночам сидеть — рисовать, писать и на машине литографировать, всего только в числе 320 экземпляров. Я же снова должна все пересматривать, чтобы не ошиблись и не осрамили моих оккультических знаний. Ведь у меня учатся седые ученые, каббалисты и фран-масоны, — как сама ты видела. Потом издание «Люцифера» на мне лежит: от передовика да статьи более или менее забирательной, за моей подписью, до корректуры. «Revue Thеosophique» тоже моя графинюшка Адемар присылает: и ей помочь надо! Да и самой кушать — значит, еще и хлебную статейку в чужие журналы поставить надо. Да приемы по субботам, да митинги каждый четверг; с учеными расспросами, со стенографом за спиной, да двумя-тремя репортерами по углам, тоже время-то ведь берут? К каждому четвергу ведь и приготовиться надо, потому не с улицы люди приходят, не неучи... Я должна быть готова защищать теории оккультизма против прикладных наук, так, чтобы по отчету стенографа прямо можно было печатать в нашем новом специальном ежемесячном журнале под заглавием «Transactions of the Blavatsky Lodge»...» — 301 —
|