|
Скорее всего, и отношение Толстого к физическому труду имело ту же природу: с одной стороны, он уверовал в нравственное очищение простым трудом, с другой – пытался самолично проникнуть в образ трудящегося. В разные периоды жизни этот странный титулованный аристократ становился то бойцом, то посетителем публичного дома, то заядлым азартным картежником, то пахарем, дровосеком или сапожником. Некоторые разнополюсные поступки Толстого действительно сложны для объяснения, но нет сомнения, что в каждом из них присутствовало исследование своих ощущений, сложный самоанализ, который позже всегда находил применение в литературных произведениях русского мастера. Интересно, что Толстого часто упрекали в нетерпимости к людям. Это тем более интересно при наличии у него постоянного живого и уважительного интереса к простому сословию. Но такое утверждение справедливо лишь отчасти. Проблема, по всей видимости, в том, что, общаясь с простолюдинами или примитивными богачами своего времени, писатель относился к ним лишь как к объектам своих пристальных исследований. Что же касается серьезных взаимоотношений с коллегами‑литераторами, основой тут всегда была идеология. И поскольку в подавляющем большинстве случаев толстовское философское начало резко отличалось от взглядов на жизнь подавляющего большинства столичных писателей, споры и даже ссоры были для деревенского затворника более приемлемы, нежели благоразумное молчание. К примеру, однажды из принципа он едва ли не навсегда поссорился с Тургеневым, с которым, хоть и не был духовно близок, обсуждал многое из литературной жизни. Правда, через шестнадцать лет Толстой первым сделал шаг навстречу, искренне принес извинения и восстановил былые отношения. Толстой был крайне тщеславен и почти не скрывал этого, очевидно считая, что жесточайшим трудом заработал себе право быть таким, каков он есть. Ромен Роллан высказывал уверенность, что время усиливало отвращение Толстого к литературной среде. «Я убедился, что почти все… были люди безнравственные и в большинстве люди плохие, ничтожные по характерам – много ниже тех людей, которых я встречал в моей прежней разгульной и военной жизни, – но самоуверенные и довольные собой, как только могут быть люди совсем святые… Люди эти мне опротивели». Впрочем, в этом нет ничего необычного. Став на путь собственного очищения и активного преобразования личности, Толстой должен был ориентироваться на нечто более духовное и более сильное, чем столичная литературная богема. Но фактически уже через некоторое время писатель осознал, что единственным реальным и справедливым ориентиром может стать лишь его собственное представление об идеале. Люди, претендовавшие на роль проповедников, оказались в десятки раз слабее духом его самого, и осознание этого еще больше усилило мотивацию Толстого к высшим достижениям. Он четко почувствовал, что прохождение через внутреннее чистилище даст ему право в будущем самому играть роль непререкаемого пророка. — 201 —
|