|
Толстой выработал в себе настолько четкое представление о нравственности и чистоте души человека, что отвергал любое проявление отклонений, даже если эти отклонения признавала целая нация. Самым ярким примером непримиримости Толстого с общественным мнением является отторжение им тематики петровской эпохи. После длительного изучения деятельности русского самодержца великий аналитик заявил во всеуслышание, что его мнение о личности Петра I «диаметрально противоположно общему». Хотя имеются черновики 17 глав начатого романа об эпохе Петра, писатель напрочь отказался продолжать работу и с тех пор стоял на своем: личность и деятельность Петра не только не имели отношения к великому, но и были явлением безнравственным, недостойным и даже позорным. Этим заявлением Толстой опять отделял себя от всех – он должен был одновременно с выражением позиций сотворить и собственный неприкасаемый образ, легко узнаваемый облик титана от литературы. И к слову, Толстой отношением к самодержцу определил наднациональность своего образа, что есть одной из наиболее характерных черт исторических личностей, признанных гениями. Как истинный преобразователь Толстой никогда не подстраивался под общество, приучая его к своей позиции, своему видению происходящего, к своей духовной мощи. И беспрерывные потоки уникальных толстовских им‑пульсов‑проповедей, вещаемых из сельской глуши и талантливо заложенных в его произведения, действительно превратили его в необычайного волхва, получившего исключительное право указывать обществу на его духовные болезни. Пренебрежение Толстого условностями, царящими в светском обществе, возрастало вместе с восприятием его литературного таланта. Он не мог довольствоваться единственной возможностью самовыражения и продвижения своих идей лишь посредством художественных произведений. Когда Толстой осознал, что его имя имеет определенный политический и общественный вес, он немедленно обратился к статьям, которые вследствие жесткости позиции автора и его категорического отвержения части правительственной политики неминуемо оказывались резонансными. Но Толстой прибегал к изощренным действиям (например, передал одну из крайне резких статей английскому журналисту, который не упустил случая напечатать ее в Лондоне). Почему писатель пренебрегал реальными опасностями? Во‑первых, он просто хотел высказаться. Любой литератор намеревается максимально воздействовать на аудиторию, и если он действительно творец, то никогда не будет колебаться со своими высказываниями. Во‑вторых, общественно‑политическая публицистика позволяла гораздо дальше и гораздо скорее распространить влияние своего имени. Толстой не мог не использовать такого внезапно открывшегося канала. Это говорит о качестве, присущем всем баловням успеха: использовать все возможные пути для того, чтобы новая идея, как джинн, выпущенный из бутылки, в которой он вызревал, распространился по миру и захватил власть над возможно большей частью человечества, не разучившегося думать. К слову, и противопоставление себя канонам существующей Церкви, и настойчивое утверждение, что Церковь и Бог – далеко не одно и то же, говорят о желании продемонстрировать миру свое высшее понимание духовности, признании Бога, поощряющего действие, а не безумное религиозное растворение личности. Тут писатель уже реально претендует на роль современного пророка, способного восстать даже против такой могучего и непререкаемого авторитета, каким пользовалась на рубеже столетий Церковь в России. — 203 —
|