Если в целом определить насилие как применение различных форм давления и принуждения в целях сохранения власти и контроля, то процессы социального нормирования, «нормативного и информационного давления» [1, с. 32] следует рассматривать как акты насилия. В основе нормативного насилия лежат процессы кодирования и регуляции социального порядка, которые не столько отражают реальные различия между людьми, сколько создают их. Сама идея различия в терминах иерархии и исключения связана с возникновением определенного типа мышления, которое порождает категорию «Иного», «отличного от», всегда предполагающего наименьшую значимость. Таким образом, возникает определенный дискурсивный контекст, внутри которого социальные классификации, оперирующие, главным образом, бинарными оппозициями («наш/не наш», «мужской/женский» и т. д.), организуют восприятие социального мира и в конечном итоге организуют сам этот мир. Наша культура традиционно делила людей на мужчин и женщин, молодых и старых, физически здоровых и нездоровых (инвалидов) и т. д. Попытка судить о людях на основании этого деления порождает эффект насильственного мышления и деятельности по отношению к ним. Как толковать различие, монопольно определяла власть. Отнесение властью определенных групп людей к маргинальным категориям предполагало право власти на распоряжение их судьбами, а порой и жизнями. Дискурсивно конструируя людей в терминах неполноценности или «Иного», власть тем самым определяет для себя право на это «Иное», право избавиться от него, ликвидировать его, пытаясь загнать всех субъектов в прокрустово ложе определяемых ею же норм. Мы привыкли воспринимать поведение людей в рамках установленных норм. В процессе классификации мы атрибутивно определяем их эмоциональные, психологические, поведенческие характеристики, а также их права и возможности. Процесс ежедневного общения подчеркивает эти различия. Намерение приписывать другому-женщине «дефектность» коренится в том, что именно маскулинизированное «мужское» центрирует наш мир как нормативное [6]. В основе большинства форм применения насильственных действий лежат исторически сложившиеся и обусловленные социокультурной средой мировоззрение и система ценностей, которые закрепляют подчиненное положение женщины, а также нормы твердости, успешности и статуса мужчины, внедренные в человеческое сознание. На примере сексуального насилия можно четко проследить установки преступников и жертв, в основе которых лежат определенные гендерные стереотипы. Болезненное стремление соответствовать искусственному эталону мужественности порождает в наше время совершенно новые формы «рыночной маскулинности» [6], в основе которых опять же лежит феномен насилия. Такие формы насилия, как траффик (торговля женщинами с целью сексуального порабощения), наркомания, проституция и др., лишь результат общего культурного насилия. — 275 —
|