Никология

Картина В.В. Верещагина «Апофеоз войны» изображает пирамиду че­ловеческих черепов, сложенную в долине, на фоне разрушенного войной города. Стаи голодных хищных птиц кружат над пирамидой, садятся на черепа. В этой картине художник достигает значительного мастерства в передаче пространства, воздуха и света. «Апофеоз войны» - это суровое осуждение художником захватнических войн, несущих смерть народам мира. На раме картины Верещагин написал знаменательные слова: «Посвящается всем великим завоевателям, прошедшим, настоящим и будущим»[53]. Картина сохранила свою актуальность до наших дней.

Однако чем больше батальные картины превосходили художествен­ные возможности живописцев, тем больше открывались перспективы их воплощения в исторически-батальном жанре литературы. Объективные условия военного дела, военная тактика и техника, никологическая пси­хология полководцев и солдат изменились настолько, что живопись уже не могла в полной мере отразить все противоречия и ужасы войны. Сама сложность военных операций привела к их зрелищному оскудению.

Человек-воин конца XIX в. погружен в самого себя - он по преиму­ществу психологичен. Это скромное и скрытое мужество воина. Проти­воречия между прекрасным и низменным, трагическим и комическим, добром и злом могла воплотить только высокохудожественная литература.

514

Она раскрыла амбивалентность чувств сражающихся воинов, сидящих в окопах и траншеях. Достаточно вспомнить прощальный взгляд раненого князя Андрея под Аустерлицем в романе Л.Н. Толстого «Война и мир». Лежа на спине, он не видел ничего «кроме неба, - высокого неба, не ясно­го, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками... И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба... И слава богу!..» [102].

Только литературный гений мог выразить решительный протест самой войне, которая являлась символом милитаризма. В рассказе Л.Н. Толстого «Севастополь в мае» есть такие замечательные строки:«.. .На бастионе и на траншее выставлены белые флаги, цветущая долина наполнена смрадны­ми телами, прекрасное солнце спускается к синему морю, и синее море, колыхаясь, блестит на золотых лучах солнца. Тысячи людей толпятся, смотрят, говорят и улыбаются друг другу. И эти люди - христиане, ис­поведующие один великий закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, с раскаянием не упадут вдруг на колени перед тем, кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти, любовь к добру и прекрасному?.. Нет! Белые тряпки спрятаны — и снова свистят орудия смерти и страданий, снова льется невинная кровь и слышатся стоны и проклятия» [106]. Рассказ заканчивается потрясающей карти­ной: мальчик рвет цветы в «роковой долине», а затем в страхе бежит от страшного, безголового трупа. Эта картина, воссоздавая ужас, жестокость войны, вместе с тем протестует против нее и утверждает радость, любовь, счастье и мир на земле. Впрочем, еще раньше на Кавказе поразило Толс­того это вопиющее противоречие между природой и человеком, жизнью и смертью, победой и поражением. В рассказе «Набег» он отрицает войну, потому что содержание и потребность мира - труд и счастье, а содержание и потребность войны - разобщение людей, разрушение, страдание и смерть: «Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, - замечает великий писатель, - под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?» [107].