|
Он говорил своим мягким, нежным, обольстительным голосом, звучавшим, как музыка. Он видел, как две крупные слезы выступили на глазах его любовницы, как они покатились по щекам, как вслед за ними две другие задрожали на ее ресницах. Он шептал: — Не плачь, Кло, не плачь, умоляю тебя! Ты разрываешь мое сердце. Она напрягала все свои силы, желая со спокойным достоинством перенести удар, и спросила дрожащим голосом, каким говорят женщины, когда они вот-вот зарыдают: — На ком же ты женишься? Он помедлил секунду, но, сознавая, что это неизбежно, ответил: — На Мадлене Форестье. Г-жа де Марель вздрогнула всем телом, потом снова застыла в молчании и погрузилась в глубокое раздумье; казалось, она совсем забыла о том, что он стоит перед ней на коленях. На ее ресницы беспрестанно навертывались прозрачные капли, стекавшие по щекам и появлявшиеся вновь. Она встала. Дюруа понял, что она хочет уйти, не сказав ему ни слова, не упрекая, но и не простив его. Oн почувствовал себя униженным и оскорбленным до глубины души. Желая удержать ее, он схватил руками ее платье, сжимая сквозь материю ее полные ноги, которые, как он чувствовал, сопротивлялись ему. Он умолял: — Заклинаю тебя, не уходи так. Тогда она посмотрела на него сверху вниз, посмотрела тем влажным, безнадежным, очаровательным и печальным взглядом, в котором выражается вся скорбь женского сердца, и прошептала: — Мне… мне нечего сказать… Я… я ничего не могу сделать… Ты… ты прав… Ты… ты… сделал хороший выбор… Она вырвалась резким движением и ушла; он больше не пытался удержать ее. Оставшись один, он поднялся ошеломленный, точно его ударили по голове; потом, примирившись с обстоятельствами, прошептал: — Ну, что ж! Тем хуже или тем лучше! Во всяком случае, без сцен. И то хорошо. С души его свалилась огромная тяжесть, и с облегчением, чувствуя себя свободным, предоставленным самому себе, готовым к новой жизни, он в каком-то опьянении начал бить кулаком в стену, точно вступая в единоборство с судьбой. Когда г-жа Форестье спросила его: «Вы предупредили госпожу де Марель?» — он ответил спокойно: «Да, конечно». Она испытующе посмотрела на него своим ясным взглядом. — Это ее не расстроило? — Нисколько. Наоборот, она нашла, что это очень хорошо. Новость быстро распространилась. Одни изумлялись, другие уверяли, что предвидели это, третьи посмеивались, давая понять, что это их нисколько не удивляет. Молодой человек подписывал теперь хронику: — «Д. де Кантель», заметки — «Дюруа», а политические статьи, которые он изредка продолжал писать, — «Дю Руа»; большую часть дня он проводил у своей невесты, обходившейся с ним с братской фамильярностью, к которой примешивалась, однако, истинная, но тайная нежность, нечто вроде желания, скрываемого как слабость. Она решила, что свадьба совершится в полнейшей тайне, в присутствии только необходимых свидетелей, и что в тот же вечер они уедут в Руан. На следующий день они поедут навестить стариков-родителей журналиста и проведут у них несколько дней. — 346 —
|