|
Он сидел у камина, поставив ноги на решетку, и курил трубку. — Как, это вы! — сказал он, быстро вставая. — Да, я!.. Родольф, я хочу попросить у вас совета. Несмотря на все свои усилия, она с трудом могла разжать губы. — Вы не изменились, вы по-прежнему очаровательны! — Жалкое очарование, друг мой, — горько ответила она. — Ведь вы пренебрегли им. Тогда он стал объяснять свое поведение, приводить какие-то запутанные оправдания: лучших он не мог найти. Эмма поддалась его словам, а еще больше — его голосу и виду; она притворилась, будто верит, а быть может, и в самом деле поверила его выдумке о причине разрыва: то была какая-то тайна, от которой зависела честь или даже жизнь третьего лица. — Пусть так! — сказала она, грустно глядя на него. — Все равно, я очень страдала! — Такова жизнь! — философически ответил он. — По крайней мере, — вновь заговорила Эмма, — сладка ли она была для вас с тех пор, как мы расстались? — О, ни сладка… ни горька. — Может быть, нам было бы лучше не оставлять друг друга? — Да… может быть! — Ты думаешь? — сказала Эмма, придвигаясь ближе, и вздохнула: — О Родольф! Если бы ты знал! Я тебя так любила! Только теперь она взяла его за руку, и пальцы их долго оставались сплетенными — как в первый день, на съезде. Он из самолюбия боролся с возникающей нежностью, но Эмма прижалась к его груди и сказала: — Как же мне было жить без тебя? Разве можно отвыкнуть от счастья! Я была в отчаянии, я думала, что умру! Я тебе все расскажу, ты увидишь. А ты… ты бежал от меня. В самом деле, он все три года, с прирожденной трусостью, характерной для сильного пола, тщательно уклонялся от встреч с нею. Тихонько кивая головой, Эмма, нежно ластясь к нему, продолжала: — Признайся, ты любишь других? О, я их понимаю, я прощаю им; ты, верно, соблазняешь их, как соблазнил меня. Ты настоящий мужчина! В тебе есть все, что может вызвать любовь. Но мы все начнем снова — правда? Мы будем любить друг друга! Смотри, я смеюсь, я счастлива!.. Да говори же! Она была очаровательна. Слезы дрожали на ее глазах, как дождевые капли после грозы в синей чашечке цветка. Он притянул ее к себе на колени и ласково проводил тыльной частью руки по ее тугой, гладкой прическе, на которой золотою стрелкой последнего солнечного луча играл свет вечерней зари. Она склонила голову; он тихонько, кончиком губ поцеловал ее в веки. — Но ты плакала! — сказал он. — О чем же? Она разрыдалась. Родольф подумал, что это порыв любви; когда Эмма стихла, он принял ее молчание за последний остаток стыдливости и воскликнул: — 202 —
|