|
[55] Доддс упоминает в этой связи несколько психиатрических объяснений экстатического безумия Пифии - помимо эндогенной версии «раздвоения личности», как у знаменитой Miss Beauchamp, три токсические - гипотезу острого психоза в результате отравления ядовитыми испарениями реки, в которой купалась Пифия, Кларосского источника, из которого она пила, а также предположение о наркотическом действии лавровых листьев, которые она жевала перед медиумными сеансами. «Профессор Остеррайх однажды сжевал в интересах науки изрядное количество лавровых листьев и был страшно разочарован, обнаружив себя в состоянии не более экстатическом, чем обычно» (237, с. 73). [56] А именно теоремой о неполноте формализованных систем (арифметики натуральных чисел и аксиоматической теории множеств). [57] «Я попытался показать, - писал Леви-Строс, - что, далекий от того, чтобы быть развлечением для изощренных интеллектуалов, структуральный анализ, проникая внутрь, достигает разума только потому, что его модель уже существует внутри тела. С самого начала зрительное восприятие покоится на бинарных оппозициях; и неврологам, вероятно, следует согласиться, что такое утверждение справедливо и для других областей деятельности мозга. Следуя стезей, порой ошибочно обвиняемой в том, что она чрезмерно интеллектуальна, структурализм открывает и доводит до осознания более глубокие истины, которые в скрытом виде уже имеются в самом теле; он примиряет физическое и духовное, природу и человека, разум и мир и направляется к единственному роду материализма, согласующемуся с актуальным развитием научного знания» (105, с. 13).. [58] «История остается для французского теоретика камнем преткновения, - замечает в этой связи Б. Л. Губман, - еще и потому, что он неминуемо должен разъяснить свое понимание в ней мыслящего и действующего субъекта, который изначально "вынесен за скобки" при синхронном анализе бессознательных структур» (63, с. 160). Действительно, проблема развития сводится Леви-Стросом к трансформации «ментальных структур»: «За каждой идеологической конструкцией встают более старые конструкции. И они отдаются эхом во времени, назад к гипотетическому моменту, когда сотни тысяч, а может, и более лет тому назад человечество, запинаясь, придумало и выразило свои первые мифы» (105). [59] См. : 150, с. 62-112. [60] «Если в Прометее мы находим культурного героя тяжелого труда, производительности и прогресса путем подавления, - писал Маркузе, - то символ иного принципа реальности следует искать на противоположном полюсе. Такие фигуры, представляющие совершенно иную действительность, мы видим в Орфее и Нарциссе (которые родственны Дионису: антагонисту бога, санкционирующего логику господства и царство разума). Они не стали культурными героями Западного мира, а превратились в образ радости и удовлетворения: голос, который не произносит команды, а поет; жест, который предлагает и принимает; деяние, которое ведет к миру и останавливает труд покорения; освобождение от времени, соединяющее человека с богом и природой» (124, с. 166). — 253 —
|