|
Ее девиз — «все должно быть под контролем», ее страх — «оказаться зависимой от того, кто потом непременно бросит», ее жизнь — «отсутствие желаний», ее скука — «все предсказуемы», ее мечта — «иметь близкого человека, который будет всегда любить и никогда не предаст». Ее способ жить Пока мы разбираемся с прошлым, меняется настоящее — она находит в себе силы прервать отношения, которые были ей так дороги, но обходились еще дороже: болью, страданием, невозможностью жить. Она рыдает в тот день совершенно безутешно. Мы сидим на ковре, и я глажу ее по плечам и хочу стать для нее всем — мамой, которой не было, любимым, с которым распрощалась, близким другом, который не оставит и не предаст. Но не могу, и это ужасно. Могу быть только собой и тем человеком, который рядом. Пару следующих встреч она «летает», глаза светятся, ощущение свободы будто подбрасывает ее вверх, так что мне иногда кажется: она вот-вот начнет парить под потолком, как девушки на картинах Шагала. Но смутные догадки мешают мне радоваться вместе с ней. Может, потому, что я знаю — это не конец, это всего лишь начало. И правда. Она не привыкла жить одна. Ей плохо: не хватает заботы и ласки, теплоты рук, надежности плеч. Она не в силах перенести образовавшегося вакуума и. устроившись на работу, полностью уходит в нее, продолжая интенсивно работать даже во время сессии. Несколько встреч подряд ко мне приходит не она, а ее фантом: уставший, опустошенный, бесчувственный. Я люблю и это ее подобие, но очень скучаю по ней самой: то чрезвычайно активной, то бурлящей, то безутешно горю- 72 юшей. Фантом не плачет, даже когда умирает любимая кошка. Такое «спокойствие» выглядит жутковато, и я начинаю серьезно беспокоиться за нее. «Тебя нет... — говорю я ей. — Ты исчезаешь... Ты прячешься за работой. Ты ли это?.. Того ли тебе надо?..» Но мне не удается пробиться к ней. Я понимаю: после поры сильных чувств ей требуется «передышка», я готова ждать. Я верю, что она «вернется». Возникшие разговоры о смерти — сигнал о готовности снова встречаться с сильными чувствами. Она «возвращается» слезами и осознаванием бегства от себя самой. «Я живу не так, как хочу!» — эта очевидность догоняет ее снова и снова. «А как хочешь?» — неизвестно. Желания возникают, но у меня нет никакой уверенности, что все это правда. Она ведь так привыкла играть. Играет иногда упоенно, часто красиво, и я любуюсь всем этим с печалью, стоящей за моими плечами. Я часто спрашиваю: «Правда ли, что ты хочешь именно этого?» «Правда», — отвечает она уверенно, и я не знаю, верить или нет. Опираясь спиной о мою печаль, чаще не верю. — 50 —
|