|
Через несколько дней мы сели в поезд, отправлявшийся в Одессу. К этому времени я все более и более убеждался в том, что мое прощальное письмо Терезе было чем-то вроде короткого замыкания. Тот факт, что наша злосчастная ссора случилась накануне визита к матери в Шлахтензее, безусловно, сыграл свою роль. Если бы я тогда остался в Берлине, мы с Терезой обязательно бы помирились. Сейчас я неожиданно увидел ситуацию в совершенно ином свете. Мне показалось, что образ Терезы как капризной и истеричной женщины совершенно противоречил тому факту, что в санатории в Мюнхене доктора очень положительно о ней отзывались и считали образцом обязательности. Не было ли более вероятным, что непостоянство ее поведения по отношению ко мне было обусловлено раскаянием, испытываемым ею всякий раз, когда она мне уступала, и адресованными самой себе упреками в предательстве своих принципов и самой себя? Однако я не обладал способностью быстрой адаптации к тому, чего требовали изменившиеся условия. Любовное письмо Терезы полностью изменило всю сложившуюся ситуацию. Я воспринял его интеллектуально, будучи не в состоянии пережить его эмоционально. Таким образом, я жестоко упрекал себя в том, что отверг прекрасного человека и потерял нечто воистину драгоценное, показав себя недостойным любви Терезы. В этом состоянии мне больше всего хотелось отбросить все мои прежние решения и вернуться к Терезе. И упрекать я должен был уже не Терезу, а себя самого. И что я мог ей сказать в оправдание своего необъяснимого поведения? В равной степени после всего, что произошло в Берлине, мне было бы трудно объяснить свою точку зрения и матери. Мои убийственные угрызения совести повергли меня в состояние такой глубокой депрессии, что я вообще был неспособен принять какое бы то ни было решение или развить какую-то деятельность. Самым ужасным было то, что, поскольку все мои усилия излечиться заканчивались самым плачевным результатом, я начал считать свое состояние абсолютно безнадежным. Из него не было выхода. В этот раз маме пришла идея, которая поначалу показалась мне совершенно бесполезной, однако в конечном счете оказалась удачной. Она сказала мне, что хочет обратиться к доктору Д., психиатру «старой школы». Поскольку я был с ним знаком и уверен в том, что он не сможет мне помочь, то ее план показался мне бесперспективным. Вскоре стало очевидным, что пожилой джентльмен вовсе не собирается лечить меня сам; он всего-навсего посоветовал мне проконсультироваться у его сына, который работал вместе с ним в санатории. Итак, несколько дней спустя нас посетил небольшого роста человек в черном костюме с белым галстуком — излюбленной одежде психиатров того времени. Ему было всего лишь тридцать с небольшим, однако благодаря очкам в золотой оправе и квадратной рыжеватой бородке он выглядел старше своих лет Терпеливо выслушав мои жалобы, доктор Д. сказал мне, что у меня нет никаких причин для отчаяния, поскольку до сих пор меня просто неправильно лечили. Он сообщил мне, что эмоциональные конфликты и страдания нельзя излечить ни длительным пребыванием в санатории, ни практикуемой там физической терапией — такой, как ванны, массажи и так далее. Тогда я впервые услышал подобные вещи из уст медика-специалиста, и это произвело на меня большое впечатление, поскольку я сам, на своем собственном опыте, пришел к аналогичному заключению. — 64 —
|