|
Батуми, расположенный на побережье Черного моря в юго-западной части Кавказа — недалеко от турецкой границы,— с трех сторон был окружен горами. Здесь можно было встретить эвкалипты, тисовые деревья, мирты, кактусы и различные виды пальм. Вся эта местность была покрыта роскошной растительностью. Хотя к тому времени, как мы достигли Батуми, лето уже было в самом разгаре, здесь, в отличие от сухих и жарких Тифлиса и Кутаиси, стояла ужасная духота. Воздух был не только теплым, но и очень влажным, и над всей этой экзотической сельской местностью всегда висела густая, удушающая дымка. Сейчас у меня была, наконец, возможность лично ознакомиться с «Зеленым мысом» - объектом восторженных отзывов В. Это был сад, в котором находилось нечто вроде одноэтажной дачи и который не имел ничего общего с настоящим «мысом», существовавшим в моем воображении как мыс, выступающий в море. Дважды в день мы купались в море, но все равно настолько страдали от влажной, душной жары, что даже В. уже не сопротивлялся моему предложению вернуться из путешествия несколько раньше, чем мы планировали. Итак, через неделю мы сели на корабль, отправлявшийся в Одессу, и прибыли туда после пятидневного морского путешествия. Когда мы вернулись в Одессу, была уже середина августа. Поскольку мои родители находились в это время в нашем сельском имении, то по возвращении я сразу же к ним присоединился. Хотя до начала лекций в университете оставалось совсем немного времени, я так еще и не решил, на какой факультет мне следует записаться. Как уже упоминалось выше, мои сомнения в том, правильно ли я поступаю, меняя таким образом всю свою биографию, приняли характер навязчивой идеи. Я отдавал себе в этом отчет, но совершенно не был в состоянии с этим бороться. Эти сомнения перешли вскоре в тоскливые мучительные размышления, которым, казалось, никогда не будет конца. Как только после этой болезненной борьбы я приходил к тому или иному решению, то уже в следующий момент мне думалось, что все аргументы и выводы — всего лишь плод моего воображения. И решение, достигнутое с такими мучениями, рушилось, как карточный домик. Мой отец, который прежде обращал на меня мало внимания, со времени самоубийства Анны проникся живым интересом ко всему, что я делаю. В связи с этим я решил довериться ему — первый раз в своей жизни — и рассказать о своих сомнениях. Возможно, я надеялся, что ему удастся рассеять мои ненужные сомнения и помочь мне в выборе «правильного» факультета. Как я и ожидал, отец был очень польщен этой моей попыткой к сближению и сообщил мне о своей готовности оказать мне содействие любого рода. Это положило начало нашим ежедневным формальным «совещаниям», продолжавшимся по нескольку часов. Однако, как я вскоре обнаружил, они были бесполезны и никак не проясняли предмет. Через несколько дней я понял, что отец фактически попал под опустошающее воздействие моей раздвоенности и даже заразился ею. Это заставило его сомневаться в аргументированности своих собственных советов, которые ранее он давал мне с абсолютной убежденностью в своей правоте. Таким образом, я пришел, наконец, к убеждению, что мы все более и более приближаемся к тупику, из которого уже не будет выхода. Однако все это сложное дело вскоре пришло к неожиданной развязке. После нескольких дней абстрактных размышлений однажды утром я проснулся с ясным видением того, что здесь вообще не о чем размышлять, поскольку перевод на другой факультет той весной был всего лишь попыткой «неадекватными средствами» преодолеть мою депрессию, которая не имела ничего общего с естественными науками. Все, что оставалось мне сделать в этой ситуации, так это отступить и оформить мой обратный перевод из Школы естественных наук в Юридическую школу. Отец, узнав о моем решении, был несколько обескуражен: «Но зачем же такая спешка? Мы могли бы поговорить об этом еще немного». Однако именно он всегда больше склонялся к Юридической школе. — 33 —
|