|
Таким образом, Ашенбах по-прежнему оказывается не в силах справиться со своей одержимостью. Он становится импотентом, потому что не чтит и не действует в соответствии с фаллическим компонентом своей маскулинности, живя вместо этого инфляционной жизнью, ограниченной тем, что является приемлемым ДЛЯЭГО. Секрет Ашенбаха, скрытый даже от него самого, — это Приап; и его установку по отношению к своей собственной тайне Манн продемонстрировал в уравнительной аналогии с коллективной тайной Венеции, — со смертельной вспышкой азиатской холеры: • Larousse Encyclopedia of Mythology, p. 138. Смерть в Венеции, с. 170—171. 60 «Такие мысли проносились в его одурманенном мозгу, так пытался он обрести почву под ногами, сохранить свое достоинство. И в тоже время он настороженно и неотступно вел наблюдение за нечистыми событиями на улицах Венеции, за бедой во внешнем мире, таинственно сливавшейся с бедою его сердца, и вскармливал свою страсть неопределенными беззаконными надеждами. Одержимый желанием узнать новое и достоверное о состоянии и развитии мора, он торопливо пробегал глазами немецкие газеты в кофейнях, так как они уже несколько дней назад исчезли из читальни отеля. Число заболеваний и смертных случаев равнялось будто бы 20, 40, наконец дошло уже до сотни и более, но тут же вслед за цифрами об эпидемии говорилось лишь как об отдельных случаях заражения, инфекция объявлялась завезенной извне. И все это перемежалось протестами и предостережениями против опасной игры итальянских властей. Словом, доискаться истины было невозможно».* Перед лицом подобной сознательной установки можно было бы ожидать, что фаллическая сила всплывет в сновидениях Ашенбаха, — именно так все и случилось. Сон Ашенбаха приведен ниже, в новелле же ему предшествуют несколько ссылок (упоминаний) на дионисийскую оставленность. Как будто автор специально готовит читателя к встрече с юношеским образом Диониса и его приапическим детищем, столкновение с которым неизбежно для главного героя из-за его растущей одержимости по отношению к Тадзио. Ашенбах следует за юным Тадзио и его сестрами по всей Венеции: «... он терял их из виду, разгоряченный, запыхавшийся, жался за ними по мосткам, забирался в грозные тупики и бледнел от страха, когда они внезапно попадались ему навстречу в узком переходе, из которого нельзя было ускользнуть. И все же было бы неправдой сказать, что он очень страдал. Мозг и сердце его опьянели. Он шагал — 28 —
|