|
Действительно, существуют явные причины считать, что мы вступаем в период, когда христианство должно приземлить себя снова через некоторую ревизию теологии в соответствии с биологическими и физическими принципами. Но мы не должны заглаживать (из-за одних только научных свидетельств) реальный конфликт в людях, чья религиозная ориентация все еще связана с доктриной, что душа пленена в жизни, в теле, и тоскует по возвращению в свой небесный дом! Христианство все еще бессознательно, если не сознательно, основывается на идее грехопадения человека, и его главная функция ~ учить людей, как подняться снова, как трансцендировать смертное состояние. Эта традиция содержит врожденную надежду многих людей на чудесную возможность достижения некоторого типа бессмертия, и она усилилась в истории христианства сильным влиянием неоплатонизма, происходящего из ранней орфической традиции, которая привнесла в христианство доктрину тела как тюрьмы [39]. За всей традицией стоит сильная опорная структура монотеизма, которая в ранних племенных сообществах могла строиться из первоначального духа шаманизма. Там, где такая традиция проявляется в более высоких культурах, мы обнаруживаем, что об этом обновлении размышляют, как о достижении окончательного состояния духовной безмятежности внутри себя или во внешнем мире. В основной христианской традиции мы обнаруживаем борьбу за реализацию конечной цели, определяемой как Страшный Суд. Буддизм постулирует трансцендентное духовное состояние, которое, как считают, состоит в освобождении от всего, временного или конечного, ради достижения свободы от всех воображаемых человеческих потребностей. Христианская же религия утверждает реальность этого мира как основы обучения бытию в последующем, и она внушает жизненные эгоистические амбиции достижения блаженного состояния. Она заявляет: «Я знаю, что мое искупление наступит и... в моем теле я встречу Бога». (Бытие 19:25). Обе эти традиции, хотя они и разные, напоминают один шаманский экстаз: буддисты воплощают шаманский «волшебный полет», а христиане отказываются признавать существование реального барьера между жизнью и смертью. Для каждой из них принятие некоторого типа духовного мира является имплицитным, но они обе смешаны с поиском сущностной природы Будды или достижения подобия Христу. Византийские мистики, как и буддийские йоги, стремились к совершенному освобождению, но первая традиция, как мы видим, апеллировала к гораздо более тонкой форме, «волшебному полету» на «крыльях голубя». Поэтому дальнейшая разработка этого образа Даниелом становится исторически значимой: — 29 —
|