Фрейд

Когда обстоятельная аргументация мэтра уже пошла в печать, оказалось, что у христиан имеются такие же веские причины, как и у евреев, считать книгу «Человек Моисей и монотеистическая религия» неприятной и даже возмутительной. Фрейд истолковывал убийство Моисея древними евреями, описанное во втором очерке, как воспроизведение первичного преступления против отца, которое он проанализировал в работе «Тотем и табу». Новое издание доисторической драмы представляло собой возвращение вытесненного, поэтому христианская легенда о безупречном Иисусе, приносящем себя в жертву ради спасения грешного человечества, была «очевидным тенденциозным искажением» еще одного такого преступления. Тут Фрейд предстает перед нами безжалостным следователем, имеющим дело с загнанным в угол преступником. «Как может невиновный в убийстве взять на себя вину убийцы посредством того, что позволяет убить себя самого? В исторической действительности такого противоречия не существовало. «Спасителем» не мог быть никто другой, кроме главного виновника, предводителя оравы братьев, одолевших отца». Основатель психоанализа считал, что не имеет особого значения, существовал ли в действительности этот главный мятежник и было ли совершено это преступление. В конструкции Фрейда реальность и фантазия были не просто родными сестрами – они были близнецами. Если преступление воображаемое, то Христос – это наследник оставшейся неосуществленной фантазии-желания. Если же такой преступник существовал, тогда он его преемник и его новое воплощение. Но, независимо от исторической правды, христианская церемония Святого причастия повторяет содержание давней тотемной трапезы, хотя и в более мягком, выражающем почитание варианте. Таким образом, иудаизм и христианство, хотя и имеют много общего, решительно отличаются в своем отношении к отцу: «Иудаизм был религией отца, христианство стало религией сына».

Анализ Фрейда крайне неуважителен по отношению к христианству – именно своей научностью и бесстрастностью. Он воспринимает основу христианской истории как гигантский, хотя и неосознанный обман. И это еще не все! Еврей Савл из Тарсы – Павел – первым начал смутно догадываться о причине депрессии, охватившей цивилизацию того времени: «Мы убили Бога Отца». Эту истину он не мог воспринять иначе, как в иллюзорной форме благой вести. Другими словами, христианская легенда об искуплении через Иисуса, его жизнь и судьбу была реакцией самозащиты, выдумкой, за которой скрывались какие-то ужасные поступки – или желания.

Разумеется, книга «Человек Моисей и монотеистическая религия» не пощадила и евреев. Они никогда не признавали убийство отца. Но христиане отказались от отрицания и признали убийство – и таким образом якобы были спасены. В конце 20-х годов прошлого столетия Зигмунд Фрейд назвал религию – любую религию – иллюзией. Теперь он характеризовал христианство как самую сильную разновидность иллюзии, переходящую в безумие бреда. Не удовлетворившись этим оскорблением христианской веры, Фрейд прибавил еще одно: «В некоторых отношениях новая религия означала культурный регресс по сравнению с более старой, иудейской, как это обычно бывает, когда новые массы людей более низкого культурного уровня вторгаются или допускаются в старую культуру. Христианская религия не сохранила высоты духовности, к которой вознесся иудаизм». Восприняв послание Моисея, что дети Израиля – это избранный Богом народ, евреи через отвержение магии и мистики, побуждение к развитию духовности, воодушевленные обладанием истиной, пришли к высокой оценке интеллектуального и подчеркиванию этического.