|
Чувствительность к передаче бессознательных аффектов в состоянии уничижения может быть настолько острой, что кажется непереносимой. Бессознательная психика аналитика воздействует на анализируемого гораздо больше, чем его или ее сознательные намерения. Например, желание аналитика «помочь» может быть разоблачено как потребность прекратить болезненное взаимодействие с анализируемым и вывести на собствен- 132 ные чувства беспомощной ярости аналитика. В таких случаях любое из ощущений анализируемого, усиленное близостью к архетипическому уровню психики, может быть параноидным, но также может нести в себе элементы правды. Аналитик может, стало быть, почувствовать себя на виду, причем разоблаченным в такой полноте, будто оказались выявлены его самые глубокие секреты. Чтобы как-нибудь прекратить боль этих ощущений, аналитик испытывает искушение согласиться с «правдивостью» того, что говорит анализируемый, однако любое подобное соглашение также кажется аналитику опасным, словно бы он обязался вступить в брак или в отношения, в которых сама его жизнь будет зависеть от договора с анализируемым. Другой супервизируемый аналитик начал, свою сессию тем, что поделился своей тревогой, что соврал анализируемой. Он знал, что она знает об этом, но ни слова на этот счет не было произнесено. Они обсуждали фильм, который недавно посмотрела анализируемая; заметив интерес аналитика, женщина предложила ему книгу, по которой был снят этот фильм. «Я почувствовал себя замороженным», — сказал он мне. «У меня не было ни слов, ни чувств, просто неуловимая тревога. Я сказал: «Спасибо, у меня уже есть эта книга». Он готов был перейти к следующему случаю, когда я понял, что словно бы пребывал в диссоциации, пока он говорил. Подумав, что это могло быть указанием на нечто важное, что ускользнуло от нас, я попросил его сказать побольше обо лжи. Почему, на его взгляд, он солгал? Он ответил, что не знает. Затем, поразмыслив над этим, видимо, впервые с тех пор, как виделся с ней, он произнес: «Если бы я выразил свои чувства, которые, думаю, были весьма запутанными и, возможно, там была злость и дистанцированность, то я бы очень сильно ее ранил. Мне пришлось бы выразить свое замешательство, тогда как она была явно столь любящей». «И что бы произошло потом? Вы почувствовали, что честный ответ был бы враждебным?» «Мои слова не должны были быть враждебными. Мой ответ вполне мог быть заботливым, и она даже так бы его и восприняла. Но позже она пала бы духом и стала бы мне звонить. У нее появились бы мысли о самоубийстве, а я чувствовал бы себя обвиняемым». — 94 —
|