|
В процессе продолжения работы с ее симптомами стали наблюдаться определенные улучшения. Но мы оба осознавали, что сохранившееся болезненное ощущение ранимости и смущения по-прежнему препятствует ей по-настоящему выражать свою спонтанность. Однако на этой стадии анализа она уже не мучилась долгими ожиданиями, прежде чем что-то сделать в присутствии других; более того: если появлялась необходимость, она чувствовала в себе достаточно сил, чтобы за себя постоять. Тогда у нее появлялось ощущение, что ее возрождает к жизни какая-то вселенская духовная идея — возможно, это говорило о ее временном слиянии с идеализированным «объектом самости». Но пойти в ресторан и выпить чашечку кофе вместе с теми же людьми по-прежнему стоило ей невероятных усилий, которые ей требовались, чтобы преодолеть страх, оказавшись «у всех на виду». Я ничего не мог сделать, чтобы как-то поколебать ее идеализированный перенос, и интерпретировал его как «явную компенсацию»; такая интерпретация оказалась для нее слишком приземленной. Как я уже отмечал ранее, со временем у пациента должно наступать разочарование в аналитике, который не соответствует идеальному образу, сформировавшемуся в его фантазии, и возрастать способность узнавать в содержании проекций содержание своей психики. Таким образом, это содержание можно частично интегрировать. Время от времени моя пациентка начала делать некоторые критические замечания в мой адрес, и с позиции терапевта я поощрял проявление ею такого мужественного поведения. Но что же значили мои повторяющиеся приступы сонливости? На третий раз, когда я стал засыпать, я решил не бороться со сном, а как-то обсудить свое состояние с пациенткой. Принимая во внимание ее ранимость, я решил, что не могу прямо выразить эту проблему, сказав ей, что она явно нагоняет на меня скуку. Все, что я мог сделать,— спросить ее, ощущала ли она в тот момент свое отчуждение от меня или даже изоляцию. Тогда она смогла сказать, как у нее появилось ощущение, что она болтает о том, что не представляет для меня ни малейшего интереса, которого она, естественно, от меня ожидала, и потому стала все менее уверенно себя чувствовать. Иными словами, это означало, что, не ощущая с моей стороны эмпатического резонанса, она чувствовала себя отвергнутой и ни на что не годной. Последующий анализ ситуации, в которой мы оказались, показал, что она увидела в себе постоянную склонность подавлять свою базовую потребность, как только она начинала хотя бы немного возрастать. Эта потребность заключалась в глубинном и очень сильном желании иметь отзеркаливающий «объект самости». Потребность в таком объекте была скрыта у нее очень глубоко внутри, и только теперь стала несколько ближе к поверхности. Женщине хотелось, чтобы ее замечали и восторгались ею, т.е. она жаждала ощутить тепло «лучистого материнского взгляда». Но из-за своих ранних травматических переживаний разочарования, ее надежды соединились со страхом и подверглись вытеснению. Все, что пациентка могла осознанно переживать в процессе анализа, усиливало ее страх несоответствия моим ожиданиям и вызывало у меня скуку. Моя сонливость свидетельствовала о том, что пациентка заставляла меня скучать, превращая в бесчувственную, отвергающую материнскую фигуру. Вместе с тем ей не удавалось мне сообщить о своей актуальной потребности в «объекте самости». — 41 —
|