Следующий поджог последовал через 4 года в каторжной тюрьме. В 3 часа ночи вспыхнул пожар в кладовой, где днем находилась и работала больная. Она сама обратила на себя внимание тем, что была очень неспокойна и ночью сидела одетая на постели. На настойчивые вопросы она созналась: “я видела пылающие угли в печке; мысль о поджоге всплыла в моем мозгу; я не могла противостоять и взяла одновременно с водой и три горящих угля на старом черепке с собой в кладовую. Там я бросила их в задний ящик полный тряпок и накрыла его тремя или четырьмя пустыми ящиками”. “Мотива для моего поступка я не могу указать. Я при представившемся мне удобном случае не могла удержаться; у меня было чувство, как если бы невидимая сила принуждала меня совершить этот поступок. Да спасет меня Бог”. Впоследствии она отказалась от этого признания и теперь тоже не хочет ничего об этом сказать. Она еще сделала несерьезную попытку к самоубийству, поранив себе сустав запястья ножницами, но снова была присуждена к 5 годам каторги. После этого она немногим больше года была на свободе и служила у хозяина. Затем, однажды, она поссорилась с хозяйкой и убежала. При осмотре ее сундука нашлись некоторые, по-видимому, украденные вещи. Когда она, возвратясь, узнала о грозящем доносе, она в ту же ночь подожгла свое жилище и убежала, но при задержании тут же призналась в своем деянии. По ее показаниям, она сперва думала покончить с собой и чувствовала большое беспокойство, а потом ее брат ей посоветовал сделать “это”. Она совершила гораздо больше поджогов, чем ей приписывают, наверное около 20, первый раз ребенком лет 5—6. Для нее было всегда большою радостью играть с огнем. “И теперь еще у меня всегда сейчас же является мысль, что если бы то или другое сгорело; это у меня как навязчивая мысль”, “особенно, когда у меня спички в кармане, тогда я думаю об этом, меня толкает на это как бы невидимая сила”. Мысль находит на нее, как молния, совершенно внезапно; “если бы я только поразмыслила, я бы этого не сделала”. Несколько раз она перед преступлением была слегка выпивши, другие же разы действовала в гневе. Знания, которые больная, несмотря на свое недостаточное школьное образование, приобрела в каторжной тюрьме, превышают средний уровень ее среды; кроме того, она умеет очень картинно рассказывать. Ее настроение, в общем, одинаково приветливое, замечались, однако, и частые колебания. Иногда она бывала раздражительна и гневлива, за это она в каторжной тюрьме часто подвергалась наказанию; в другое время она бывала весела, задорна или, наоборот, плаксива и впадала в отчаяние с оттенком некоторой театральности. Она много раз угрожала самоубийством и делала часто в тюрьме, один раз и у нас попытку повеситься. Несколько раз она рассказывала о сноподобных галлюцинациях: ночью ее дергали два черта; перед окном стояли люди и кричали ей, что она убила 7-ых детей и подожгла пару домов. О своем будущем она мало задумывается. Душевнобольной себя не считает; точно также она, собственно, не чувствует раскаяния по поводу своих преступных действий. “Мне еще и до сегодня это не совсем ясно”, говорит она, “я все думаю, что я этого не сделала, я не в состоянии причинить страдания даже животному”. — 164 —
|