|
Ему 37 лет, он женат второй раз, имеет здоровых детей. Был хорошим семьянином, добрым и общительным человеком. По службе шел хорошо, считался ценным работником, занимал ответственные должности. Родные не знают, был ли, и когда, у него сифилис. Три года назад с ним случился припадок удушья с потерей сознания, и после этого окружающие постепенно стали замечать, что он сделался замкнутым, менее общительным, часто жаловался на общую слабость, говорил о появившемся у него ощущении пустоты в области груди и желудка. Стал часто раздражаться по поводу служебных неудач, говорил, что враги строят ему всякие козни. Весь прошлый год лечился от неврастении, при чем лечение не дало никакого положительного результата; больной стал еще раздражительнее: выходил из себя по пустякам, сердился на жену за каждую мелочь, каждое слово. Потерпев неудачу по службе, пришел сначала в сильное возбуждение, говорил, что враги всю жизнь мучают его, потом успокоившись, перестал отвечать на вопросы, по целым дням лежал или ходил из угла в угол. К работе стал относиться равнодушно, В то же время жена заметила, что больной стал заикаться, переставляя слоги, или пропуская их, появилось дрожание в лице, руках и ногах, половое бессилие; испортился сон. Дальше дело шло все хуже: больной стал запираться один в комнате, иногда подолгу скрежетал зубами. Все больше и больше ухудшалась память: забывал, куда положил вещи, задавал по нескольку раз один и тот же вопрос. Кое-как больной все-таки продолжал службу, пока раз, поехав в командировку, оказался окончательно не в состоянии справиться с работой. Вернувшись, больной стал без всякой причины нападать на сына и жену и бить их. Иногда он подолгу сидел молча, затем вскакивал с криком, хватался за голову, бегал по комнате, временами начинал возбужденно говорить, что он единственный умный и честный человек, что его за это преследуют. Раз, идя по улице, упал без сознания, но быстро пришел в себя, другой раз — долго не мог найти дорогу домой, блуждал по улицам, вернувшись поздно вечером, не стал дожидаться, пока ему откроют дверь, а вошел в окно, разбив в нем стекло. Наконец, с больным случилось два приступа скоропреходящих параличных состояний — один раз отнялась правая рука, минут 10 не мог говорить, другой раз речь терялась на 1/2 часа. Оба раза параличные явления исчезли без остатка, но психическое состояние после них резко ухудшилось: больной перестал узнавать близких, говорил бессвязно, куда-то стремился бежать, несколько раз пытался отравиться — бензином, уксусом… В таком состоянии больной был помещен в больницу. Здесь он уже не мог правильно разобраться в окружающей обстановке, служителей называл инспекторами, назначенными служить лично ему, больных же преступниками, которых надо расстрелять. Себя называл заведующим санаторием, утверждал, что будет участвовать при заключении мирного договора, за что получит 3 миллиарда денег от Совнаркома. Калинин, по его словам, подарил ему саблю и офицерский мундир: он единственный полезный человек для государства, кончил 3 факультета, обладает феноменальной памятью, может работать больше Троцкого. Тут же, отвечая на предложенные ему вопросы, он путал даты из своей жизни, не мог сказать года своего рождения, о прошедших событиях говорил, как о настоящих. Не мог запомнить сказанных ему подряд пяти цифр, элементарный счет совершал с грубыми ошибками. Настроение у больного было благодушное, чрезвычайно довольное. Противоречия, однако, быстро возбуждали в нем гнев, который легко было ликвидировать, отвлекши внимание больного в другую сторону; рассердившись на одного больного, он начал на него кричать, но быстро успокоился и тут же обещал ему взять его на службу с жалованьем в 300 тысяч рублей. За время дальнейшего пребывания в больнице больной был суетлив, временами возбужден, то благодушен и доволен всем, то гневлив и раздражителен. То он утверждал, что ему надо ехать читать лекции, его ждут Калинин и Крупская, то писал телеграммы с распоряжениями Троцкому. Жене он написал, что ему надо вставить золотые челюсти и переменить горло на золотое. Постепенно он слабел и одновременно делался все более бессмысленным, называл себя чужими именами, говоря о себе самом, как о совершенно постороннем человеке, говорил, что он Наполеон- I, Александр Македонский, Александр III, обладатель всего земного шара и т. д., не проявляя при этом, однако, никаких признаков соответствующего чувства, как будто речь шла о совершенно безразличных вещах. К окружающему стал безразличен, слегка оживлялся только при виде еды. Речь стала маловнятной, построение ее лишенным грамматической связи и логического смысла. В своих отправлениях больной часто стал делаться неопрятным. — 27 —
|