|
Болезнь начинается обыкновенно незаметно и медленно неопределенными симптомами, которые в течение долгого времени дают основание врачам предполагать у больного всего только невинную неврастению, пока, наконец, изменения в психике, ею вызванные, не станут в один прекрасный момент очевидными. Прекрасно описывает это медленное подкрадывание болезни немецкий психиатр Шюле: «Бесшумно и тихо, резко отличаясь от трагического течения и конца, наступает начало болезни. До сих пор трудолюбивый, верный своему слову человек начинает несколько хуже справляться с своими делами, чем прежде; обычные вещи даются ему труднее; его превосходная память начинает слегка спотыкаться и при том, если хорошенько приглядеться, преимущественно в вещах, которые до сих пор принадлежали к самым для него обыденным, наиболее привычным. Но кто же станет подозревать в этом что-нибудь особенное? Поведение больного ведь то же, что прежде. Его характер ничем не изменился, его знания, его образ мыслей, его остроумие не пострадали. И тем не менее какая-то перемена произошла с больным. Его настроение, — это непосредственное и прямое отражение органического состояния нервов, стало не тем, чем оно было раньше. Больной ни угрюм, ни возбужден, он все еще выказывает свои прежние симпатии и наклонности, — но он стал раздражительнее. Малейший пустяк может вывести его из себя, и притом с такой вспыльчивостью, какой прежде за ним никогда не замечалось; да, он может забыться до такой степени, что дает волю рукам, — он, который раньше так превосходно владел своими чувствами и слонами. И тем не менее, мы очень ошибемся, если станем отыскивать ту же болезненную раздражительность и в остальном поведении больного. Напротив того, мы замечаем здесь поразительный контраст: больной в других проявлениях воли скорее ненормально апатичен. Он, который до сих пор привык прямо и неуклонно идти к своей цели, теперь там и сям отказывается от самых твердых своих намерений, словно силы покидают его уже в самом начале какого-нибудь решения, — и, при всем том, все это нисколько не беспокоит его, потому что он этого не замечает. Таким-то пронырливым путем ведет этот страшный враг свою атаку на всю душевную область больного; снаружи больной все тот же, тогда как внутри личность его разрывают самые резкие противоречия: беспричинная раздражительность рядом с столь же болезненною апатией, и все это без малейшего подозрения со стороны самого больного. Эта характеристическая для типичного паралича особенность уже с самого начала придает всей картине печать первичной душевной слабости, хотя бы интеллектуальное богатство как в общем, так и в частности, не представляло в это время ни малейшего ущерба. Больной стал уже иным, хотя во многом все еще кажется тем же, что и прежде; как личность, он утратил логическое единство; над ним тяготеет уже органическое принуждение, хотя сам он не замечает того нового, что совершилось с его личностью. Дело в том, что то, чем он был прежде, им забыто; медленно испытывает он превращения в своем нервной веществе, в органической основе высших обобщающих чувств, в которых коренится его я, и потому неспособен чувствовать в себе нового человека… Он не чувствует контраста между теперешним и прежним; напротив того, наш паралитик сдается сразу и при том без борьбы, без тревоги, потому что не чувствует внутреннего раскола. — 23 —
|