|
повсеместно тенденцией расширения показаний для применения отдельной терапии. Расширенное таким образом пространство предназначено для того, чтобы быть заполненным “грандиозным Я” терапевта. Второй путь экспансии можно обозначить как патографический. Выросшая из классических биографических дискурсов, патография исследует, каким образом психопатологическое встраивается в структуру жизненного мира. Традиционно значение термина “патография” связано с известным жанром жизнеописаний исторических личностей с психиатрической точки зрения. Этот жанр сформировался во второй половине XIX века и, несомненно, связан так или иначе с интеллектуальной модой того времени — противопоставлением “героя и толпы” в духе Т. Карлейля и др. В целом это направление исследований длительное время было очень распространенным среди как клинических, так и глубиннопсихологически ориентированных авторов (см.: W. Lange-Eichbaum, 1928). Однако, следовало бы иметь в виду и расширенное понимание патографии. По нашему убеждению, патографией следует считать любое усмотрение, описание и анализ психопатологических и патопсихологических феноменов за пределами собственно психиатрической и психотерапевтической деятельности. “За пределами”, то есть в таких областях, как культура, искусство, наука, религия, история, общественная жизнь. Объем патографического, так сказать, “вмешательства” может быть разным — от развернутой психиатрической биографии в духе П. Мебиуса до даваемой походя психиатрической оценки бытового поведения. Совершенно ясно, что “патографическое поведение” реализует интересы влияния как психиатра, так и психолога далеко за пределами, ограниченными рамками профессионального обихода. Как клинические психиатры, начиная с Ч. Ломброзо, так и глубиннопсихологически ориентированные исследователи, начиная с З. Фрейда, весьма охотно двигались в области, которые на первый взгляд лежат далеко от сферы их непосредственных профессиональных интересов. Описывались душевные расстройства известных личностей мира культуры и политики, связь расстройств с биографией описываемого персонажа. Все культурные практики (литература, искусство) встраивались таким образом в психопатологические дискурсы. С другой стороны, внутри патографического проекта произведения искусства исследовались на предмет наличия “патологических” механизмов, содержание и форма, образный строй изучались в зависимости от патологических особенностей биографии и личности их автора. Без преувеличения можно сказать, что почти каждое направление в психотерапии создает собственную патографию или, во всяком случае, проявляет склонность к се созданию. (Заметим, что, если и есть школы, где ничего такого пока не наблюдается, нет причин, чтобы такое положение дел сохранялось. Для любой психотерапии не составит большого труда сконструировать соответствующую патографию.) Очевиден также и обратный процесс, когда, обращаясь к дискурсам, порождаемым в контексте художественной культуры, сочинители психотерапий заимствуют оттуда материал для метафор, помогающих наглядно обозначить структуру и механизм патологического феномена или способ воздействия на них (пример в отношении метапсихологической метафоры — Эдипов комплекс, пример в отношении способа воздействия — психодрама). Что касается, например, юнгианской аналитической психологии, то здесь вообще трудно найти грань, где, собственно, кончается метапсихологический дискурс и начинается патографический, и наоборот. — 16 —
|