|
Справиться с этим чрезвычайно догматическим по своей природе учением не так-то легко. Недостаточно только осмеять грубые преувеличения, чрезвычайную переоценку половых мотивов, каббалистическую мистику и фразерную находчивость большинства этих откровений. Кто хочет критически оценить психоанализ, должен исследовать пригодность его основ. Начать нужно, по моему, с понятия о подсознательном, с которым недостаточно вдумчиво оперируют Фрейд и его ученики и даже некоторые из его противников. Я должен при этом прежде всего предостеречь от смешения понятий «подсознательного» в смысле Фрейда с «бессознательным» вообще. Тот факт, что сознательные процессы всегда погружаются в бессознательном, что все человеческие страсти, желания и решения и все душевные проявления в конечном счете порождаются из бессознательного, это не подлежит сомнению. Мы, медики, привыкли это бессознательное, которое в действительности является лишь «неизвестным», непонятым нами, рассматривать как нечто физическое, приводя его в соответствие с определенными церебральными процессами, не сопровождающимися сознательными душевными переживаниями. Фрейд же понимает под подсознательным нечто совсем иное. Он рационализирует бессознательное; это подсознательное мыслит и подчас даже глубже, чем сознательное, всегда, однако — и это особенно, — эгоистичнее, и если хотите, честнее и что еще важнее—мышление это имеет большое влияние на наши поступки. И только когда в рамках социальной жизни ему (подсознательному) не удается направить наши убеждения и поступки по своему желанию, оно вгоняет человека в болезнь, в невроз. Действительно правильно, что даже у здорового человека на ряду с официальным, так сказать, сознанием существует другое, строящееся из воздушных замков, ночных грез и желаний — область сознания, о которой в большинстве случаев не говорят и о которой здравый и практически мыслящий человек большую часть дня и не думает. Я соглашаюсь даже и с тем, что это аутическое мышление, как его назвал Блейер, постоянно внедряется в логические соображения и в беспристрастные решения, и что большинство людей все же очень редко отдает себе отчет о всех этих подсознательных течениях в их душе. Лишь истинные поэты показывают свою подлинную внутреннюю сущность, и весьма характерно то, что и им для этого требуется не только перемаскировка в чужие образы, но зачастую и раздвоение своего «я» на две отдельные личности. То, что Гете мог создать такие жизненные образы, как Вертер, с одной стороны, и Вильгельм Мейстер, с другой, находит простое объяснение только в изменчивости собственной его натуры. Тот факт, однако, что для того, чтоб ясно и с полной правдоподобностью обрисовать и нынешние стремления своего сознания, он должен был создать Фауста и Мефистофеля, Антония и Тассо, Геца и Вейслингена, это свидетельствует не только о чрезвычайном разнообразии, но также о непримиримом разладе его собственного «я». — 51 —
|