|
- Я хочу тебя о чём-то попросить, о чём-то серьёзном, - сказала она и в волнении остановилась. - Говори, мадам Гортензия, я к твоим услугам. - Зорба и я испытываем к тебе привязанность. Ты благороден и не стыдишься нас. Хочешь быть нашим свидетелем? Я задрожал. Когда-то давно в доме родителей жила старая служанка, её звали Диамандулой, ей уже перевалило за шестьдесят; старая дева, сделавшаяся полусумасшедшей на почве невинности, нервная, усохшая, с плоской грудью и усатая. Она влюбилась в Митсо, посыльного бакалейной лавки нашего квартала, молодого крестьянского грязнулю, раскормленного и безусого. - Когда же ты женишься на мне? - спрашивала его она каждое воскресенье. - Возьми меня в жёны! Ну чего ты противишься! Я больше не могу! - Я тем более, добрая моя Диамандула, - отвечал хитрый бакалейщик, который заискивал перед ней, чтобы обеспечить клиентуру, - ну, подожди, пока у меня тоже усы вырастут. Проходили годы, старая Диамандула терпела. Нервы её успокоились, головные боли уменьшились, горькие уста, не знавшие поцелуев, стали улыбаться. Она ещё лучше стала стирать бельё, меньше била тарелок, и пища у неё больше не пригорала. - Хочешь быть нашим свидетелем, маленький хозяин? - спросила она меня по секрету в один из вечеров. - Очень хочу, Диамандула, - ответил я, в то время как в моём горле возник комок от жалости. Эта история доставила мне много огорчений, поэтому услышав мадам Гортензию, повторившую ту же фразу, я вздрогнул. - Очень хочу, - ответил я, - это большая честь для меня, мадам Гортензия. Она поднялась, привела в порядок кудряшки, вылезшие из-под её маленькой шляпки, и облизала губы. - Доброй ночи, мой друг, - сказала она, - доброй ночи и пусть он быстрее возвращается! Я видел, как она удаляется, переваливаясь, изгибая своё старое тело с жеманством девушки. Радость несла её как на крыльях, старые бесформенные лодочки оставляли в песке маленькие, но глубокие следы. Не успела она скрыться, как с пляжа донеслись пронзительные крики и плач. Я вскочил и побежал. На другом конце пляжа завывали женщины, они словно пели жалостную погребальную песню. Поднявшись на скалу, я осмотрелся. Со стороны деревни бежали мужчины и женщины, а за ними с лаем собаки, впереди, вздымая облака пыли, скакали два или три всадника. «Беда какая-то», подумал я и, торопясь, спустился к мысу. — 118 —
|