|
Велосипед стоит там, где я его и оставляла, — у переднего крыльца. Сажусь на него и жму на педали. Ехать на велосипеде ночью совсем не то, что днем. Я ощущаю себя ветром, невидимкой. Улицы мокрые, потому что недавно прошел дождь, и асфальт не блестит только там, где оставили след шины моего велосипеда. Приближающиеся габаритные огни машин напоминают мне бенгальские огни, с которыми я играла на День независимости: их свет повисал в темноте, ими можно было размахивать и писать алфавит. Я еду по наитию, потому что знаков не видно, и, сама того не осознавая, оказываюсь в центре Буна у бара, что расположен под квартирой Серенити. Тут гулянье вовсю. Затянутые в блестящие платья девушки висят на бицепсах байкеров, кирпичную стену подпирают костлявые хлыщи, которые вышли покурить между рюмками. Улицу наполняет льющаяся из музыкального автомата композиция. Я слышу, как кто-то кого-то подгоняет: «Пей! Пей! Пей!» — Эй, малышка! — окликает какой-то парень. — Угостить тебя выпивкой? — Мне тринадцать лет, — отвечаю я. — А меня зовут Рауль. Я втягиваю голову в плечи, прохожу мимо и затаскиваю велосипед в дом Серенити. Опять тяну его по лестнице к ней на этаж, на этой раз осторожно, чтобы не задеть стол. Но не успеваю я тихонько постучать в дверь — все-таки два часа ночи! — как она открывается. — Тоже не спится, милая? — спрашивает Серенити. — Как вы узнали, что я пришла? — Не скажу, что ты порхаешь по лестнице, как бабочка, когда тащишь с собой этот проклятый велосипед. Она приглашает меня войти. Здесь ничего не изменилось с моего первого прихода. Когда я еще верила, что больше всего на свете хочу найти маму. — Странно, что бабушка отпустила тебя так поздно, — говорит Серенити. — Я не оставила ей выбора. — Я сажусь на диван, Серенити рядом со мной. — Не везет — так не везет! Она не делает вид, что не понимает. — Не спеши делать выводы. Верджил говорит… — К черту Верджила! — восклицаю я. — Что бы Верджил ни говорил, маму не вернешь. Сами посудите. Если ты признаешься мужу, что беременна от другого, он уж точно не станет покупать новорожденному подарки. Я пыталась, можете мне верить, но не смогла возненавидеть отца — чувствую к нему только жалость, ноющую боль. Если папа убил маму, не думаю, что он предстанет перед судом. Он уже лежит в психбольнице; ни одна тюрьма не накажет его больше, чем тюрьма собственного безумия. А это означает, что бабушка права: она единственный близкий мне человек. Знаю, что сама виновата. Именно я попросила Серенити найти мою маму; именно я пригласила на борт Верджила. Вот куда приводит любопытство. Можно жить на самой большой на планете куче токсических отходов, но если глубоко не копать, то все, что видишь вокруг, — лишь зеленая травка и буйно разросшийся сад. — 235 —
|