Причастие

Костя еще раз оглядел слушателей. Казалось, что атмосфера в аудитории достигла какого-то накала. Тишина и неподвижность. Восемь пар внимательных, настороженных глаз.

• У вас есть какие-то вопросы?

Руку поднял Витя Назаров. Костя удивился: какие вопросы по Хайдеггеру могут быть у Вити, который прочитал почти все переведенные его работы? Но вопрос был не о Хайдеггере:

• Когда речь зашла о бытии виновным, со мной что-то случилось. Возник какой-то мощный резонанс. Чувство какой-то глубинной необъяснимой вины мучает меня сколько я себя помню, а сейчас оно обострилось до предела. – Голос Вити дрожал.

У Кости внезапно случилось deja vu. Все это уже когда-то было. И эти люди... Только как будто не здесь... Что-то неуловимое, но крайне важное мелькнуло вдруг перед внутренним взором... И опять – ощущение присутствия в Библиотеке... Костя вышел из оцепенения, когда услышал, как язык его сам уже произнес следующую фразу:

• В этой аудитории присутствуют люди, перед которыми ты действительно виновен. – Мозг отчаянно сопротивлялся: с какой стати виновен? в чем? причем тут эти люди? Но язык продолжал:
• Скажите, кто из вас чувствует, что именно перед ним виновен этот человек?

По аудитории пронеслась волна недоумения. Пронеслась и затихла. Вопреки здравому смыслу, происходило нечто необъяснимое. Но столь явно, что отмахнуться от этого было невозможно. Раздался неуверенный голос Саши Платоновой:

• Кажется, передо мной...
• И передо мной тоже. – Произнесла Вика Станкевич.
• Что происходит? У меня аж живот свело! И... и передо мной тоже!? – Удивленно пробасил Куренной.

Робко подняла руку Зина:

• Я тоже что-то чувствую...
• Господи, да что же это такое? – Рада опустила голову на руки и разразилась рыданиями.

Миша Платонов был растерян и напуган не меньше остальных:

• Похоже, Витя, и передо мной тоже. Хотя я ничего не понимаю. Разбудите меня! Это сон какой-то...
• Да вы что, очумели все тут? – Соня Вознесенская засмеялась. Тело ее вздрагивало, потом стало трястись и смех перешел в водопад слез. Соня забилась в истерике и Миша Платонов бросился поддерживать ее и успокаивать.

Витя стоял посреди аудитории застыв и разведя руки. По щекам его катились слезы. С Костей тоже происходило нечто непостижимое. Засосало под ложечкой и откуда-то снизу живота накатывали волны не то чтобы забытой, а какой-то нездешней обиды, обиды безнадежной, отчаянной. Ноги ослабли – Костя попытался было встать, но не смог. Пересохшими губами он проговорил:

• Выходит, Витя, что и передо мной тоже...
• Простите меня, простите пожалуйста... – шептал Витя.

Косте удалось подняться. Он почувствовал, что в этой ситуации должен быть кто-то крайний, и эту роль предстояло взять на себя именно ему. Он подошел к Вите, обнял его и произнес: