- Все, что вы говорили, настолько противоречит официальным доктринам Церкви, что... Не могли бы вы об этом – об отношении розенкрейцерства и Церкви?
- Вопрос этот древний, как сама христианская Церковь. Уже со второго – третьего века нашей эры Церковь начала преследовать все так называемые ереси, - гностиков, герметистов, неоплатоников. Кстати картины мира всех трех перечисленных мною «ересей» были очень близки[8]. На этот вопрос мы можем посмотреть глубже, чем просто на борьбу за господство идеологий. Враждебное, но часто неразделимое сосуществование христианства и гностицизма в духовной жизни Европы несло в себе сполохи космического взаимодействия-противостояния. Даже важнейший вопрос позднеантичной и средневековой теологии и философии о соотношении разума и веры, при всей своей ортодоксальной пристойности, на самом деле, в глубинах своих таил постоянную полемику с так называемой «гнусной гностической ересью», поставившей в центр отношений между Богом и человеком гнозис - знание. Это знание первоначал и последних тайн мира, знание того, кем мы стали, где мы, куда заброшены, куда стремимся, как освобождаемся, что такое рождение и возрождение? - так просто сказал о стремлениях человека гностик Феодот.
- Ну а каково ваше личное отношение к Церкви? – настаивал Ругевич.
- Я не думаю, что мое личное отношение к Церкви имеет какое-то значение для вас. Я никому не навязываю своего личного мнения в этом вопросе, - сухо отрезал Мебес.
- Генрих Оттонович, - вмешался давно уже молчавший Лёня, - когда вы говорили о средневековых спорах по поводу отношений разума и веры, вы, наверное имели в виду Ансельма Кентерберийского, Пьера Абеляра и, конечно же, Фому Аквинского и его главного оппонента в этом вопросе Иоанна Дунса Скотта?
- Да, и их, в том числе, - ответил Мебес, беря с подноса чашку с чаем. Лёня зарделся от признания своей эрудированности и снова пошел в атаку:
- А в русской средневековой философии этот же вопрос нашел отражение в споре нестяжателей и иосифлян, не так ли?
- Ну, пожалуй, можно и так, - был ему ответ. Тут вмешался уже я:
- А кто такие нестяжатели и иосифляне?
- Позвольте, неужели вы не знаете? – на лице Лёни отразилось недоумение.
- Не знаю, - признался я и покраснел, чувствуя на себе внимание всех собравшихся. Мебес же, спокойно пил чай, наблюдая за развитием нашего диалога.
- Ну так разрешите я вам объясню, - почувствовав свое превосходство и внимание публики, Лёня заговорил назидательно, - дело в том, что для русской средневековой философии было характерно столкновение рационалистической и иррационалистической интерпретаций христианства. Наиболее явно это проявилось в пятнадцатом веке, в столкновении сторонников Нила Сорского – нестяжателей и Иосифа Волоцкого – иосифлян. Столкнулись две религиозные правды – правда социального служения, равнодушного к культурному творчеству, сводящая веру к благочинию и начетничеству, и правда внутреннего творчества на основе личностного диалога с Богом. Первые – иосифляне, а вторые – нестяжатели. В конечном счете победило иосифлянство, что способствовало укреплению духовной косности и подавлению свободы...
- Спасибо, Лёня, вы очень хорошо все объяснили, - прервал я его.
- А что, Генрих Оттонович, - Лёня явно разошелся, - не правда ли, напрашивается параллель между победой иосифлян над нестяжателями и гонениями Церкви на гностиков?
- Что ж, пожалуй, в каком-то приближении, такая параллель возможна... Но я повторю, то, что постулировал в начале обсуждения данного вопроса: противодействие и, в то же время, неразделимое сосуществование Церкви и гнозиса является отражением космического процесса взаимодействия-противостояния. Здесь мы сталкиваемся с ярко выраженным космическим бинером[9]... Но я предлагаю оставить эту тему..., - Мебес поморщился, как будто поперхнулся чаем.
— 13 —
|