Уроки милосердия

— Сейдж, перестань суетиться, — сердито говорит она, когда Дейзи открывает мне дверь. — Со мной все в порядке!

Мне она нравится — есть еще порох в пороховницах! Мне нравится, что в какой-то момент она твердая, как кремень, а в другой — мягкая, как замша. Именно это и помогло ей пережить самую страшную эру в истории. Уверен, именно поэтому она и живет.

И это передалось ее внучке, даже если сама Сейдж об этом не подозревает.

Обе вскидывают головы, когда я вхожу с булочкой и фотографиями.

— Ты, наверное, шутишь… — бормочет Сейдж.

— Минка, — говорю я, протягивая тарелку. — Я решил, что вы захотите ее съесть. Сейдж не поленилась и испекла ее, потому что верила: она вас немного успокоит. Именно этого я сегодня и добиваюсь. Нечестно требовать от вас воскрешать пережитое. Но и нечестно по отношению к вам продолжать жить в стране, где вам приходится ходить по одной земле, дышать одним воздухом с бывшими мучителями. Помогите мне, Минка, пожалуйста.

Сейдж встает.

— Лео, — сухо говорит она, — выйди отсюда немедленно!

— Подожди, подожди.

Минка делает знак, чтобы я подошел, и протягивает руку к фотографиям.

Тарелка с булочкой стоит у нее на коленях. В руках она держит подборку снимков. Проводит по каждому пальцами, как будто имена мужчин написаны шрифтом Брайля. Медленно подносит палец к фотографии Райнера Хартманна. Дважды стучит по его лицу.

— Это он.

— Кто?

Она поднимает голову.

— Я же вам говорила. Мы не знали эсэсовцев по именам.

— Но лицо вы узнали?

— Я бы узнала его где угодно, — отвечает Минка. — Я бы никогда не забыла человека, который убил мою лучшую подругу.

Мы обедаем у Минки сэндвичами с тунцом. Я рассказываю, как дед учил меня играть в бридж и как плохо у меня получалось.

— Мы проиграли вчистую, — говорю я. — Поэтому, когда мы ушли, я спросил у дедушки, как должен был сдавать ему карты. Он ответил: «Так, как будто это делает кто-то другой».

Минка смеется.

— Однажды вы приедете, Лео, и мы сыграем в бридж. Я научу вас всем тонкостям игры.

— Договорились, — обещаю я. Вытираю рот салфеткой. — И спасибо за… за все. Но нам с Сейдж, по всей видимости, уже пора.

Она обнимает бабушку на прощание. Минка чуть крепче, чем обычно, прижимает внучку к себе — так, я видел, поступают все, пережившие ужасы войны. Как будто они боятся потерять то хорошее, что есть в их жизни.

Я пожимаю ее прохладные и хрупкие, как опавшие листья, руки.

— То, что вы сделали сегодня… Я даже не могу выразить вам свою признательность. Но…

— Но это еще не конец, — договаривает за меня Минка. — Вы хотите, чтобы я явилась в суд и снова прошла эту процедуру.