Уроки милосердия

Сидящая рядом с бабушкой Сейдж тоже смотрит на разложенные снимки. У всех немцев одинаково зачесанные на пробор гладкие светлые волосы, как у Райнера Хартманна. Все смотрят в одну точку. Они похожи на молодых актеров фильмов сороковых годов — гладко выбритые, с решительными подбородками, просто красавчики. Вот только фильмы ужасов были документальными.

— Необязательно среди них есть снимок человека, которого вы встречали в лагере, Минка, но мне хотелось бы, чтобы вы внимательно взглянули на лица. Возможно, какое-то покажется вам знакомым…

— Мы не знали их по именам.

— Это не важно.

Она проводит пальцем над всеми восемью снимками, как будто нацеливает в лоб каждого пистолет. Это игра моего воображения или она задерживается над портретом Райнера Хартманна?

— Слишком тяжело, — признается Минка, качая головой. Отодвигает разложенные снимки. — Больше ничего не хочу вспоминать.

— Понимаю, но…

— Вы не понимаете! — перебивает она. — Вы не просто просите меня указать на снимок. Вы просите проделать дыру в плотине, потому что вам хочется пить, даже если в процессе этого я сама утону.

— Пожалуйста, — молю я, но Минка закрывает лицо руками.

М?ка на лице Сейдж еще сильнее, чем у Минки. Это и есть любовь, верно? Когда тебе больнее видеть страдания другого, чем страдать самому.

— Мы закончили! — заявляет Сейдж. — Прости, Лео, но я не могу подвергать бабушку этому испытанию.

— Пусть она сама примет решение, — предлагаю я.

Минка уже отвернулась, погрузившись в воспоминания. Дейзи, которая, словно ангел мщения, мечет в меня громы и молнии, подбегает и обнимает свою хрупкую подопечную.

— Хотите отдохнуть, миссис Минка? Похоже, вам необходимо прилечь.

Она помогает бабушке Сейдж встать, протягивает ей трость, ведет по коридору.

Сейдж, которая глядит им вслед, кажется, будто ее рвут на части.

— Я не должна была тебя сюда приводить, — шепчет она.

— Сейдж, я видел подобное и раньше. Увидеть своего обидчика — это шок. У других узников была такая же реакция, но они смогли собраться и провести законное опознание. Знаю, она более полувека прятала в себе эти чувства. Я понимаю. Вижу, что больно отдирать пластырь от раны.

— Это не пластырь, — возражает Сейдж. — Ты режешь по живому без анестезии. Мне, если честно, плевать, через что прошли остальные узники концлагерей. Меня волнует только бабушка.

Она вскакивает и бежит по коридору, я остаюсь один с подборкой фотографий.

Я смотрю на снимки, на лицо Райнера Хартманна. Ничто не указывает на то, что внутри скрывается чудовище.

Недоеденная булочка лежит на тарелке, разломленная пополам, как разбитое сердце. Я вздыхаю и лезу в портфель, собираясь спрятать фотографии. Но в последнее мгновение передумываю. Беру тарелку с недоеденной булочкой и отправляюсь в спальню Минки. Делаю глубокий вдох, стучу. Минка сидит в мягком кресле, ноги уложены на оттоманку.