Субмарина

Доктор Шмидт умер. Его нашли в кабинете. Одни говорили, от гемостаза. Другие молчали. Шмидт умер, и мать была не единственной страдалицей. Он достиг тех лет, когда обследовать человека, измерить пульс, пощупать живот, заглянуть в горло было уже не по силам, а водить ручкой по бумаге все еще возможно.

Доктора Шмидта сменил доктор Риль. Мама снова взяла меня под локоток.

Снова причесала, достала новую одежду. Доктору Рилю было за пятьдесят. Так я теперь думаю. Предполагаю. Он был моложе Шмидта и порядком старше матери. У доктора Риля походка была медленная. Он всегда выходил из кабинета и, стоя в дверях, громко вызывал пациента по имени, а затем медленно возвращался на место.

Мать превзошла себя в день встречи с доктором Рилем. Темно-красное платье, и ткани было не так уж много. Высокие каблуки, громко цокавшие по асфальту. И снова мы сидели перед добрым врачом. И снова мать искала старый рецепт, который должен быть где-то в сумке. Не мог же он испариться. Где-то завалялся. Вчера был. Она ищет. Ищет. Доктор Риль сказал: если у вас есть жалобы, мне следует вас осмотреть. Не можем же мы отпустить вас необследованную. А ты, дружок, подожди-ка снаружи. У доктора Риля были те же комиксы, что и у доктора Шмидта. Я снова читал про кругосветное путешествие Дональда Дака. Узнавал пятна от своего сока. Сидел в очереди с пожилыми тихими женщинами в пальто, с сумками, которые они держали за ручки, поставив на колени. Очень тихими. Доктор Риль долго осматривал нашу маму. В этот раз и в последующие разы тоже. У доктора Риля не было эвкалиптовых леденцов. Доктор Риль всегда очень тщательно осматривал нашу маму. Я ждал. Выйдя из кабинета, она прошла через приемную и направилась в туалет у гардероба. А когда вышла с подкрашенными губами, от нее пахло мятой. Наверное, у доктора Риля были мятные леденцы, но он давал их исключительно маме.

Мамина коллекция росла.

56

Я не рисовал с тех пор, как мне было столько же лет, сколько Мартину сейчас. А теперь я каждый день сижу с блокнотом. Большой угольный карандаш с мягким стержнем. Я три дня проработал над Гераклом, и у меня уже почти получилась шея. Линия челюсти. До этого рисовал Диониса. Почти весь день провожу в Глиптотеке. Среди старинных статуй, фигур Джакометти, колонн. В середине дня выпиваю чашечку кофе в буфете, позже съедаю бутерброд с сыром, подешевле. У нас, студентов Художественной академии, денег не водится. Я рисую, рисую, выкидываю наброски и начинаю сначала. Затачиваю карандаш над урной в углу. Я один из многочисленных студентов, переглядывающихся между собой, когда в тихие помещения с высокими потолками врываются школьники. В гардеробе, в запертом шкафчике, лежит мое пальто. Еще там лежат двадцать-тридцать, иногда больше доз героина.