Субмарина

55

Пришел врач, и она преобразилась. Чистая одежда. Прическа.

Это запомнилось лучше всего. Как она поменяла подгузник белому младенцу.

Он тихо лежал, а она его помыла и надела чистую одежду.

Как будто он больше не был собой. Больше не был никем.

Это запомнилось лучше всего.

Мы не говорили о братике.

После похорон мы о нем не говорили. Никогда.

Коляска исчезла.

Игрушки, соски, всего было немного. Исчезли.

Она пошла лечиться от алкоголизма. Выяснила, что можно жульничать, если, например, принимать вместе с препаратом антигистамины или сразу после пить кислую пахту. Выходила на улицу и прочищала желудок. Но в итоге бросила пить, иногда запивала, но все реже и реже. Она заменила алкоголь таблетками. В большом количестве. Кучи разных таблеток. Всегда их любила, но, бросив пить, по-настоящему влюбилась. У нее было два врача. Я знаю, потому что ходил с ней. Причесанный. В чистой одежде. Это когда мы ходили к доктору Шмидту. Не к ее врачу, доктору Поульсену. Тот выписывал ей все, что нужно, и даже больше. Но этого было мало. Доктор Шмидт выписывал серьезные препараты.

Хорошие, супердейственные. Сливки.

Она говорила; Поульсен заболел или Поульсен в отпуске, и я подумала, может, вы…

И доктор Шмидт кивал, лекторские очки на носу. Он был старым, вежливым и безразличным. В ящике письменного стола у него были леденцы. Эвкалиптовые. Он звонил Поульсену, чтобы проверить, правда ли тот болен, или в отпуске, или на конференции. Выписывал все, что мать просила. Но сначала она лезла в сумку за старым рецептом, который, очевидно, пропал, очевидно, остался дома, съеден кошкой, собакой, упал в птичью клетку, потерян в автобусе. И это проходило. Все бывает, и он выписывал ей новый замечательный рецепт. Иногда он отрывал два бланка, и она выходила с чудесным заполненным рецептом и с совершенно пустым бланком. По дороге к автобусной остановке мать плакала от счастья.

Она не прятала таблетки в шкафчик, они туда не помещались. Таблетки стояли на комоде напротив ее кровати. Под зеркалом, в три ряда Были пузырьки прозрачные, были зеленые и желтые. Коллекция. И на тумбочке всегда стоял стакан воды. Таблетки не портятся, говорила мать. Они там пишут сбоку срок годности, но это вранье.

Таблетки не портятся. И в то время как другие матери коллекционировали настенные тарелочки или фарфоровых кукол, наша коллекционировала таблетки. Одни пузырьки быстро пустели – привет доктору Шмидту. Другие жили долго.

У ее кровати стояло ведро, на случай если она перепьет желтых или желтых с красными. Если она сидела за ужином с осоловелым взглядом, а на губах – нет, не помада, а нечто напоминающее размазавшиеся по жаре таблетки, то не успевала добежать до туалета. Слишком далеко. Иногда и до ведра было далеко.