|
Кожа вокруг ногтей потрескалась, и крем жжет, попадая в чувствительные красные трещинки. Когда мои кисти становятся такими мягкими и пропитанными кремом, что начинают блестеть, я принимаюсь массировать предплечья и замечаю, что Сэм как-то особенно внимательно следит за моими движениями. – Что ты делаешь? – спрашиваю я его. – Пытаюсь себя загипнотизировать, – отвечает он очень тихо. Я глажу его по волосам, и он уютно прижимается к моему плечу. Когда Сэм был младенцем, я помню, как лежала рядом с ним на полу в кухне, прежде чем он был в состоянии перевернуться самостоятельно. Я пыталась определить ценность того, что мне дала природа, наградив сыном, и понимала, что нет такой цены, которой можно было бы измерить значимость для меня этого крошечного тельца. Когда я носила в себе Джо, казалось невозможным, что я смогу любить этого нового ребенка так же сильно. Я представила себе, что должна буду разделить мои чувства пополам, ибо наверняка существует предельный уровень любви. Но в этом и состоит чудо материнства – обнаруживать, что всегда есть неиспользованные резервы. И каждый день, несмотря на нервотрепку и хаос, у меня случаются моменты, когда я ощущаю одно только это неподдельное и чистое наслаждение любовью. Тому я пересказала сокращенную версию того, что случилось с Эммой, поскольку знала: если он ознакомится со всей историей целиком, то ни на какую вечеринку не пойдет. Конечно, едва мы доберемся туда, и он узнает Гая, он сообразит, что произошло небольшое столкновение двух миров, но к тому времени будет уже поздно. Это, вероятно, безответственно, но, возможно, отвлечет его от прискорбного инцидента с неправильно отправленным электронным письмом – источником изрядного дискомфорта для него. Поэтому мы оба – и он, и я – в равной степени нервничаем из-за предстоящей встречи с Робертом Басом, хотя и по разным причинам. Однако я думаю, что волнений из-за встречи с одним человеком вполне достаточно. Если бы Том переживал то же самое еще и из-за Гая и привлекательной мамочки, это было бы слишком. В рассеянности я начинаю втирать крем для рук в кожу лица, забыв, что тем самым наношу непоправимый урон готовому макияжу. – Что ты думаешь о Средневековье? – спрашиваю я Сэма, заново принимаясь приводить в порядок лицо. Он скрещивает ноги, какое-то мгновение обдумывает вопрос, прижав палец к губам, и глубокомысленно произносит: – Твои новые брови, папина лысина, усталость, забывчивость. О, и дезинтеграция! – Это его новое любимое слово. — 198 —
|