|
— Почему этот полицейский свидетельствует в нашу пользу? — строго спрашивает Фишер, когда уводит меня в совещательную комнату наверху. — Потому что он мой друг. Он всегда был на моей стороне. По крайней мере, это единственное объяснение, которое я могу придумать. Разумеется, я знала, что Патрик будет свидетельствовать против меня, и не принимала это слишком близко к сердцу. Это был бы не Патрик без его фанатичной преданности четкой границе, отделяющей хорошее от плохого. Именно поэтому он не разрешил обсуждать с ним убийство, именно поэтому так бился за то, чтобы быть рядом со мной, пока я ждала суда. Именно поэтому его предложение разыскать отца Гвинна так много для меня значило и так трудно далось ему самому. Именно поэтому, мысленно возвращаясь к Рождеству, я поверить не могу в то, что произошло. Фишер, похоже, размышляет над необычным подарком, который свалился ему на голову: — Нужно ли мне быть начеку? На что он никогда не пойдет, чтобы защитить вас? Мы переспали не потому, что в тот вечер Патрик отбросил свои моральные принципы. А потому, что он настолько, черт побери, был честен с собой, что убедил себя: о чувствах в тот вечер речь не шла. — Он не станет лгать, — отвечаю я. Квентин возвращается к своим нападкам. Какую бы игру ни затеял этот детектив, ее следует немедленно прервать! — Почему утром тридцатого октября вы оказались в суде? — Потому что я вел это дело, — холодно отвечает Дюшарм. — Вы в то утро общались с подсудимой? — Да. Я разговаривал и с мистером, и с миссис Фрост. Оба очень нервничали. Мы обсуждали, где оставить Натаниэля во время слушания, потому что, естественно, они очень боялись оставлять его с чужими людьми. — Что вы предприняли, когда подсудимая застрелила отца Шишинского? Дюшарм встречается взглядом с прокурором: — Я увидел пистолет и бросился за ним. — Вы до этого знали, что у Нины Фрост есть пистолет? — Нет. — Сколько понадобилось полицейских, чтобы уложить ее на землю? — Она упала, — поправляет детектив. — На нее прыгнули сразу четверо приставов. — А потом что вы сделали? — Попросил наручники, и пристав Иануччи дал мне их. Я защелкнул наручники у Нины Фрост за спиной и отвел ее в камеру. — Сколько вы с ней просидели? — Четыре часа. — Она вам что-нибудь говорила? Во время репетиции Дюшарм сказал Квентину, что подсудимая призналась в совершении преступления. Но сейчас он натягивает на лицо выражение эдакого ангелочка и смотрит на присяжных: — Она повторяла одно и то же: «Я сделала то, что должна была сделать». Казалось, она тронулась. — 220 —
|