Роковое совпадение

— Фишер! — негромко окликаю я. — Вы считаете, меня следует наказать?

Он вытирает руки салфеткой.

— Разве я сидел бы здесь, если бы так думал?

— Вы, наверное, выстояли бы и на арене с гладиаторами, учитывая то, как вы держитесь.

Он перехватывает мой взгляд и улыбается:

— Нина, расслабьтесь. Я обязательно добьюсь для вас оправдательного приговора.

«Но я его не заслуживаю». Правда лежит на поверхности, даже если я и не могу произнести ее вслух. Какой прок в юридическом процессе, если люди могут решать, что их мотивы выше закона? Если выбить из основания один кирпичик, сколько сможет простоять вся система?

Может быть, меня и можно простить за желание защитить своего ребенка, но существуют множество родителей, которые защищают своих детей, не опускаясь до преступления. Я могу уверять себя, что в тот день думала только о своем сыне, что поступала исключительно как настоящая мать… но истина в том, что это не так. Я выступила в роли обвинителя, который не стал доверять судебной системе, когда дело коснулось его лично. В роли прокурора, который лучше знал, что делать. Именно поэтому я заслуживаю наказания.

— Если даже я не могу себя простить, — наконец произношу я, — как это сделают двенадцать посторонних людей?

Открывается дверь и входит Калеб. Неожиданно воздух накаляется, как перед грозой. Фишер смотрит на меня — ему известно, что мы с Калебом живем раздельно, — сминает салфетку и бросает ее в корзину.

— Калеб, вам осталась пара кусочков. — Он встает. — Пойду позабочусь о том… о чем мы говорили, — туманно говорит Фишер и торопливо выходит.

Калеб садится напротив. Часы на стене спешат на пять минут. Они тикают так же громко, как стучит мое сердце.

— Есть хочешь? — спрашиваю я.

Калеб проводит пальцем по острому углу коробки с пиццей.

— Умираю с голоду, — признается он.

Но даже не пытается взять кусочек. Мы вместе наблюдаем, как его пальцы ползут по столу, как он берет мою руку в свои. Он придвигает стул и склоняет голову к нашим сцепленным рукам.

— Давай начнем все сначала, — бормочет он.

Если я в чем и убедилась за эти месяцы, так это в том, что ничего нельзя начать сначала, продолжаешь жить с ошибками, которые совершил. В то же время Калеб давным-давно научил меня: без фундамента ничего не построишь. Возможно, мы учимся жить, понимая, как жить нельзя.

— Давай просто продолжим с того места, где остановились, — отвечаю я, прижимаясь щекой к макушке мужа.

Как далеко может зайти человек… и продолжать жить в ладу с собой?

Эта мысль не дает Патрику покоя. Есть поступки, совершив которые легко находишь оправдания: убийство во время войны, воровство, когда умираешь от голода, ложь во спасение собственной жизни. Но стоит сузить обстоятельства, примерив их на себя или своих близких, — и внезапно вера человека, который посвятил свою жизнь моральным принципам, серьезно колеблется. Патрик не винит Нину за то, что она застрелила Глена Шишинского, потому что в то мгновение она искренне верила, что это единственный выход. Точно так же он не считает то, что они занимались любовью в канун Рождества, неправильным. Он ждал Нину много лет; когда же наконец она стала принадлежать ему — пусть всего на одну ночь! — то, что она замужем за другим, не имело значения. Кто сказал, что связь между Патриком и Ниной слабее только потому, что не скреплена официальной бумагой?