Полужизнь

пяти. Целого воскресенья едва хватало на четыре часа за рулем и трехчасовой

ленч в компании соседей; более серьезные мероприятия неизбежно становились

испытанием на выдержку. Поэтому мы постоянно встречались с одними и теми же

людьми. Я считал их друзьями Аны; я так и не привык думать о них как о

своих собственных друзьях. В каком-то смысле Ана просто унаследовала их

вместе с имением. Наверное, и они могли сказать, что унаследовали нас. Мы

все были чем-то вроде придатков к земле.

Вначале жизнь в Африке казалась мне разнообразной и интересной. Мне

нравились дома и широкие веранды, окружающие их с трех сторон (они были

увиты бугенвиллеей или какими-нибудь другими вьющимися растениями),

прохладные, полутемные комнаты - смотреть оттуда на сад, залитый ярким

светом, было очень приятно, хотя снаружи этот свет резал глаза, в воздухе

толклись кусачие насекомые, а сам сад, песчаный и полудикий, местами был

выжжен, а местами грозил превратиться обратно в буш. Из этих прохладных,

удобных домов даже местный климат казался чудесным, словно богатство

землевладельцев повлияло на саму природу и климат перестал быть заразным и

губительным, как в те давние годы, когда здесь жили дед Аны и его товарищи.

Вначале я хотел только одного - быть принятым в эту богатую и

безопасную жизнь, так сильно отличавшуюся от всего, что я мог вообразить

для себя в будущем. Поэтому я очень нервничал, встречаясь с людьми. Я не

хотел видеть у кого-нибудь в глазах сомнение. Я не хотел слышать вопросы,

на которые мне трудно было бы ответить в присутствии Аны. Но никто ни о чем

не спрашивал; если у людей и появлялись какие-то мысли, они держали их при

себе; в местном обществе Ана пользовалась авторитетом. И очень скоро я

перестал волноваться. Но потом, через год или около того, я начал понимать -

и в этом мне помогли особенности моей собственной биографии, - что мир, в

который я вступил, тоже по-своему неполноценен, что многие из наших друзей