Полужизнь

были скользкими от влаги и пыльцы огромного дерева, в тени которого стоял

дом.

Вилли очнулся в городе, в палате военного госпиталя. Он лежал среди

раненых чернокожих солдат с блестящими лицами и усталыми красными глазами.

Когда Ана пришла его навестить, он сказал:

- Я собираюсь от тебя уехать.

Голосом, который когда-то очаровал Вилли и до сих пор ему нравился,

она сказала:

- Ты очень неудачно упал. Я столько раз говорила нашей новой служанке,

чтобы она вытирала ступени. Этот мрамор всегда был скользким. Особенно

после дождя. Глупо было делать из него лестницу при таком климате, как у

нас.

- Я собираюсь уехать.

- Ты поскользнулся, Вилли. Какое-то время провел без сознания. Все эти

рассказы о столкновениях в буше преувеличены, ты же знаешь. Новой войны не

будет.

- Столкновения тут ни при чем. И в мире полно лестниц, с которых можно

упасть.

- Я еще приду позже, - сказала она. Когда она вернулась, он сказал:

- Как ты думаешь, если кто-нибудь посторонний увидит все мои синяки и

ссадины, сможет он догадаться, что со мной стряслось? Понять, что я с собой

сделал?

- Кажется, ты приходишь в себя.

- Ты провела со мной восемнадцать лет.

- На самом деле ты хочешь сказать, что я тебе надоела.

- Я хочу сказать, что отдал тебе восемнадцать лет. Больше я не могу

тебе отдать. Не могу больше жить твоей жизнью. Я хочу жить своей.

- Это была твоя идея, Вилли. И потом, куда ты поедешь?

- Не знаю. Но я должен перестать жить здесь твоей жизнью.

Когда она ушла, он вызвал старшую сестру, мулатку, и очень медленно,

выговаривая английские слова по буквам, продиктовал ей письмо для Сароджини.

В течение долгих лет, именно ради такого случая, он запоминал адреса

Сароджини - в Колумбии, на Ямайке, в Боливии, Перу, Аргентине, Иордании и

полудюжине других стран, - и теперь, еще медленнее, поскольку сам не