4. Сеф

Давно пора навестить Пита Уорта, моего старого приятеля, который держит «Герб Камбрии» на Лансароте. Ясным субботним утром сажусь за руль — надо успеть к парому, переправиться на соседний остров. Мы договорились встретиться с Сеф в небольшом уютном баре в старой гавани Пуэрто-дель-Кармен. Приятная увеселительная прогулка, никаких осложнений не предвидится.

Не тут-то было.
Проезжаю мимо станции техобслуживания, оглядываюсь — и очко у меня сжимается, как клешня букмекера. Бандюги, что вчера торчали у нас в пабе... стоят и разговаривают с Эмили и Синтией!
Торможу и пулей вылетаю из машины. Пока шагаю через двор, парочка успевает смыться. Меня они не заметили.
Синти удивленно таращит глаза.
— Ты разве не уехал?
— Да нет... время еще есть. — Я оглядываюсь. — Что им надо было, тем двоим?
— Познакомиться с ней хотели, — смеется Эм.
Синти смущенно отводит взгляд, только старину Микки на мякине не проведешь.
— Глупости, ничего подобного! — А сама прическу поправляет, сучка. — Про заведение расспрашивали, вот и все.
Дело пахнет керосином. Я имею в виду не трусики Синти, хотя и здесь, похоже, утечка имеется.
— Что значит, про заведение?
— Они тут вчера зашли к нам выпить... — начинает она, невинно округляя глаза.
— Да-да, я помню.
— ...ну и говорят, мол, какой славный паб ваш «Герефордский бык», прямо как дома, и все такое. Спрашивали, давно ли он открылся... больше ничего. — А у самой вид что у нашкодившей кошки.
Цапаю подружку за пухлый локоток и отвожу подальше от Эм.
— Насчет хозяина выведывали, да? — спрашиваю шепотом, тыкая пальцем в себя.
— Да нет... — мнется Синти, — ну, разве только... англичанин ли, откуда приехал... Обычная болтовня.
Она выдергивает руку, потирает ее, морщась, и глядит на меня с опаской, будто я зверь какой.
Вопросы и ответы, вранье из лучших побуждений. Остынь-ка, Микки, сынок. Подумай, чтобы сделали при таком раскладе Роджер Мур, Кеннет Мур, Бобби Мур. Держи удар. Спокойствие и порядок.
— Прости, солнышко, я что-то сегодня на взводе.
Целую ее в щеку и, не отстраняясь, гляжу в глаза. Синти таращится, силясь что-то понять. Она вообще-то не дура; просто, как все бабы, не тем местом думает.
Оглядываюсь на Эм, которая со скучающим видом уставилась на витрину, и снова смотрю в лицо Синти.
— Послушай, — говорю тихонько, — если эти типы снова будут тут вынюхивать, сразу звони мне на мобильник!
Она отшатывается.
— Неужто полиция?
— Хуже, родная, — шепчу я еще тише, — таможенное и акцизное управление. — Хитро подмигиваю. — Так что, малышка, ни слова, поняла?
— Хорошо... — испуганно кивает она, — а что случилось?
— Пока ничего страшного, разгребем. — Снова гляжу на Эм, потом отхожу к палатке и беру три больших рожка шоколадного мороженого. — На, держи.
Прямо как в былые годы, когда мы втроем выбирались летом в Гастингс, к морю — я, Эм и Трез. Хорошее было время...
Хотя у Эм что-то не слишком довольный вид. Синти тоже кривится.
— Мы только что съели по одному.
Ничего, пускай поправляется. Набрать лишний жирок для Синти не проблема, сохранить его гораздо труднее. Меньше полутора тысяч калорий вдень — и пиши пропало, начнет худеть. Сладкого нужно побольше, всяких фастфудов, ну и выпивки, само собой.
— Хорошего не может быть слишком много, — авторитетно заявляю я. — Не будь у нас этого добра во Вторую мировую, янки ни за что бы не встряли, и мы бы сейчас все строем ходили. — Я снова подмигиваю, затем оглядываюсь на машину. — Ладно, я сваливаю. Старина Уорти терпеть не может, когда опаздывают.
Считает это неуважением, и, если разобраться, — я с профессорским видом поднимаю палец, — он совершенно прав.
— Ты надолго? — жалобно спрашивает Синти.
— Как повезет. — Пожимаю плечами. — Нет мира нечестивым... Пока, принцесса! — машу рукой Эм.
Я снова за рулем, и на первом же повороте рожок летит за окошко. Пичкать сладостями телку — это одно, многие втайне предпочитают товар попышнее, но себя любимого приходится беречь. Толстопузому хрен кто даст.
Подкатываю к пристани, въезжаю на паром. Лансароте мне не нравится, слишком много там коммерции, хотя наш Фуэрте тоже недалеко ушел. Опять же, отдадим должное старине Уорти, бабки он в своей «Камбрии» гребет лопатой. Ну и пусть засунет их себе в задницу — каждому нужно от жизни свое, если вы меня понимаете.
Подъезжаю к бару. Сеф уже пришла, ждет за столиком на улице, одинокая как девственница в Валентинов день. Темные очки, вокруг соломенной шляпы обмотан шарф, под ногами белая кожаная сумочка. Платьице цвета морской волны не слишком много скрывает, длинные волосы завязаны голубой лентой и перекинуты через плечо. Ленту с волос первым делом сдеру — я просто тащусь, когда пряди рассыпаются по подушкам.
Видит меня и, понятно, выпендривается, холодность изображает. Целует в обе щеки, на европейский типа манер. Я-то рассчитывал на горячий прием, на поцелуи с язычком... Ничего, меня такими штучками не собьешь. Поперлась бы ты в такую даль, если бы не зудело!
Зато, что приятно, никаких больше усиков! То ли воском, то ли лазером свела, не пойму. Короче, присаживаюсь рядышком, и Сеф с места в карьер начинает жаловаться. Папаша-полицейский совсем затрахал, заставляет поступать куда-нибудь в колледж. Она подумывает об Англии, вот и решила посоветоваться, где там лучше учиться.
Не знаю, может, из-за недавней встречи с теми, кого не хочется называть, картину я ей рисую не слишком привлекательную. Север мрачный, центр унылый, в деревне вообще со скуки помрешь, кругом одни жертвы инцеста — не говоря уже о Лондоне, где плюнуть некуда, сплошные шлюхи и шпана.
— А вот, к примеру, Брайтон, университет Сассекса... — начинает Сеф.
Слушаю и жду, когда подействует водочный коктейль с лимонадом, который я ей заказал. Я сторонник старых испытанных методов. Как сказал один великий человек, «демократия — худший вид правления, не считая всех прочих».
Однако упоминание Брайтона я проигнорировать никак не могу. Даже мой либерализм не беспределен.
— Нет-нет, Брайтон исключен! Там одни гомики... — начинаю объяснять, а сам думаю: а вдруг она сама того — греческая любовь и все такое... Эта грязь не для меня — в каких только дырах я ни побывал, но все они были передние. — Ехать можно только в Уэльс, там еще куда ни шло. В Абер... черт, забыл... в общем, у моря, довольно престижное местечко, кстати. Сеф приподнимает очки, ее огромные черные глаза щурятся на ярком солнце.
— Значит, в Уэльсе хорошо?
Хорошо? Хрен его знает, что такое «хорошо». Слишком я увяз в болоте морального релятивизма, как выразился один мудозвон на канале «Дискавери». Я тогда крикнул прямо в экран: «Мне можешь не рассказывать, я в пабе работаю!»
— Да, но в Уэльсе есть одна большая проблема: там слишком много местных жителей. Они себя англичанами не считают, да и мы, в общем, их тоже за людей не держим, хотя формально пока в Англии.
Сеф качает головой и лезет в сумочку за куревом.
— Хотелось бы быть поближе к Лондону.
Понятное дело. Овец и в Греции хватает.
Вообще мозговитая нация, эти греки. Все о них слышали. Гомер, Аристотель, Сократ, Платон... какую науку ни возьми, основной состав. Однако сейчас у меня на уме вовсе не науки.
— Ну так что, — спрашиваю, — чем займемся?
Как будто я не знаю ответа. Из Греции лететь далековато, а пляжей и там навалом.
Сеф внезапно расплывается в улыбке, глаза ее сияют.
— Я пришла сказать тебе, что влюбилась!
Гляжу на нее и, несмотря на все осложнения, которыми грозит эта новость, испытываю в душе странное волнение.
— Ты, конечно, еще совсем молодая... но я понимаю...
Беру за руку.
Она вырывается.
— Очень рада, что понимаешь — после того, что было между нами...
«Что ж, старый конь борозды не испортит», — думаю я, но молчу, уж очень она расчувствовалась. Совсем девчонка, идеалы и прочее. Впрочем, я и сам в душе такой же.
Краснея, Сеф продолжает:
— Его зовут Костас, он из Афин, снимается в кино...
Я больше не слушаю.
Сеф трещит без умолку, размахивая у меня перед лицом пачкой «Мальборо лайт». Я не реагирую. В голове сумбур, мысли путаются. Сижу как пень и таращусь на лапчатых гусей, которые толкутся на набережной у самой воды. Расселись на асфальте, будто в гнездах, целая стая. С виду как индюки, только клювы утиные и лапы с перепонками. Странные твари, в общем, но никому не мешают, все равно как старики на скамейке или туристы в баре... Черт.
Я и сам — гусь лапчатый. Облапошенный.
— Слушай, зачем ты сюда приехала? — спрашиваю. — Поделиться чудесной новостью с верным другом Микки?
Может, она решила вспомнить старые добрые времена, прежде чем окончательно сойтись с этим занюханным актеришкои? Последний глоток свободы и все такое...
— Я с Костасом, он снимается здесь и у тебя на Фуэртевентуре. Играет итальянского полицейского из Интерпола.
Ах ты, сучка, весь день псу под хвост! Чтоб они провалились со своим кино! Вечно здесь трутся —- погода, мол, хорошая. Уорти хвастает, что «Мунрейкера» снимали чуть ли не у него во дворе, во всяком случае, сцены на Луне.
В общем, дело швах. Я сейчас вроде одного из тех «неудач-ников», и не надо меня выкапывать, потому что никаких ковриков мне не сегодня не видать, как своих ушей.
— Эй, сеньорита, еще два! — кричу официантке.
А Сеф все щебечет о своем:
— Папа консультировал Костаса, как играть детектива, вот мы и познакомились...
Качаю головой, что китайский болванчик, и через силу улыбаюсь. Сеф глядит на меня пристально.
— Ты такой славный, Майкл, верный и преданный! Как тогда сказал твой друг в Афинах? «Водопадный»?
— Отпадный, —- поправляю я. — Да, Билли Гатри — настоящий друг. — Водка начинает действовать, я поднимаю бокал и чокаюсь. — Так-то, девочка, я настоящий водопад любви.
Надо бы проведать Билли. Интересно, как он там. Одно время ему жутко не везло: сначала с выпивкой завязал, потом яйцо отстрелили на пейнтболе. Ни хрена себе, безопасный спорт!.. Хотя еще неизвестно, чем он там занимался. Чего только не бывает, когда бросаешь пить.
Ну, нам-то это не грозит. Сеф уже хорошая. Вытаскивает сигарету из пачки, долго думает, хочет ли курить, потом сует ее обратно.
— Ты годишься в мужья, но в твои годы у мужчин обычно семя истощается, — изрекает она. — Так говорит отец, а я должна подарить ему внука. У моих трех сестер все девочки.
— Да ладно!.. — Что-то мне эта информация насчет семени не нравится.
— И у тебя девочка.
- Ну и?
Она кидает на меня оценивающий взгляд, от которого кровь шибает в голову.
— Значит, ты настоящий мужчина, так считает отец. Он такой же. Говорит, что все мужское впитал в себя, на потомство не осталось. Внук согреет его сердце.
Я совсем не прочь принять участие. Может, жара виновата, может, выпивка, но трахнуться сегодня нужно позарез.
— Мы будем жить в Англии, рядом с Лондоном. — Сеф закуривает, бросает в сумку сигареты и зажигалку. — Костас подучит английский, найдет актерскую работу, а я буду учиться.
Нарожаю ему сыновей, здоровых маленьких греков.
Светясь улыбкой, Сеф поднимает бокал, лезет чокаться. Я ерзаю на стуле — если она не прочь покувыркаться, пора бы и задело, — но тут выясняется, что сейчас придет Костас. Какой облом!.. Делаю знак официантке повторить.
Похоже, Бейкеру-пекарю сегодня не светит засунуть булочку в печь.
Костас не заставляет себя ждать — хлипкий блондинистый фраер, весь какой-то дерганый, больше смахивает на шведа, чем на грека. По первому впечатлению судить трудно, но как-то мне не верится, что он намерен осесть и влиться в ряды торговцев шаурмой в Финсбери-парке.
Нас представляют нас друг другу. У парня бегают глазки. Что-то тут нечисто.
— Привет, Костас, как дела в кинобизнесе?
Сеф внезапно решает пробежаться по магазинам.
— Мальчики, я отлучусь ненадолго, а вы тут пока познакомьтесь, — щебечет она, счастливая, как муха в куче дерьма.
Ну и, ясное дело, все мигом выплывает наружу.
— Девка просто спятила, — морщится Костас. — Хочет, чтобы мы поженились. Вот еще! Ее папаша меня прищучил — я у них на островке кокс туристам толкал, — и пригрозил, что засадит, если я не соглашусь. Мол, у него дружки в полиции по всей Греции, и, чуть что, жизнь моя кончена. Вообще-то Лондон — неплохо для карьеры, да и девчонка ничего, только одной красотой сыт не будешь, пойми меня правильно.
Тяжело вздыхая, Костас разом осушает свой ром с колой. Лицо напряженное, на лбу капли пота. С громким стуком ставит бокал на стол и показывает официантке два пальца. Потом продолжает:
— Как говорят в Греции, хорошее стадо, да овец мало.
Я понимающе киваю. Парню не позавидуешь, попал как кур в ощип.
Он снова вздыхает.
— Папаша стал расспрашивать о семье, есть л и у меня братья. Я говорю, у меня шестеро, и ни одной сестры — он от радости так оскалился, думал, сожрать хочет. А потом...
Костас передергивает плечами, словно на морозе, и выхватывает у официантки новый бокал. - Что?
— Потом щупает меня... ну, ты понимаешь... как женщину.
— А ты?
— Оттолкнул, конечно! А он и говорит: «Это хорошо, ты настоящий мужчина». Они просто психи, вся семейка. Поскорее бы от них отделаться! Съемки сегодня закончились, но я ей пока не сказал. Завтра уеду в Лондон к дяде, подальше от этой идиотки и ее папаши-фашиста. Гомик старый. Ты знаешь, он даже кольцо мне дал, сам выбрал, чтобы я ей подарил. Бриллианты с сапфиром. «Как глаза моей дочурки», — говорит. Вот пускай сам ее и трахает!
Выслушав тираду, я задумчиво барабаню пальцами по столу.
— Да, неважные у тебя дела, надо сваливать, пока не поздно. Как говорят янки, делать ноги.
Грек наклоняется ко мне, изо рта несет табачным перегаром, водкой и чесноком.
— Я и собираюсь. Только как же девчонка? Говорю тебе, она психованная!
Я глубокомысленно киваю.
— Положись на меня, приятель. Здесь требуются британское хладнокровие и трезвый расчет. Вспомни Джона Миллза и Кеннета Мора, — подмигиваю я, выстукивая по столу марш Разрушителей плотин.
Короче, наша подружка возвращается, и старина Костас врет, что его срочно вызвали по телефону на съемочную площадку. Сеф разочарованно надувает губки, но он успокаивает ее поцелуем, а уходя, незаметно передает мне записку, которую я должен подсунуть ей позже. Подсуну, и заодно кое-что еще, но это уже мои личные планы.
Мы с Сеф направляемся в заведение Уорти; я сильно под градусом, она тоже тепленькая, язык заплетается.
— Актеры так преданны своему делу!
— Да, — соглашаюсь я, придерживая дверь «Камбрии». — Работенка непростая. Никем их, пожалуй, не заменишь, если устроят забастовку. Вся мировая экономика навернется. Что с нами со всеми будет без ребят вроде Тома Круза, страшно подумать!
Она шутливо толкает меня в плечо.
Мы заходим в бар. Пит Уорт, здоровенный как бык и продубленный солнцем настолько, что смахивает на кожаную куртку, тут же выходит из-за стойки.
— Смотри-ка, да ты брюшко отрастил! — хохочет он, тыкая меня пальцем в живот.
— Не всем же круглые сутки прохлаждаться в спортзале.
Стероиды глотаешь? — Я щупаю его раздутый бицепс. — Яйца-то небось уже с горошину?
— По крайней мере могу разглядеть их без зеркала, — парирует он, хохоча еще громче.
Вот так, и хрен ответишь. Вот что значит жить рядом с Синти. Пассивное потребление калорий не лучше пассивного курения.
— А что тут у нас за новая красотка?
Сеф меряет его взглядом.
— Меня зовут Персефона.
— Ее старик — большая шишка в Греции, — объясняю я. — Правда, дорогая?
Она надменно кивает.
— Он начальник полиции на острове, где я выросла.
— Всей полицией острова командует, верно? — Я подмигиваю Питу.
Уорти приносит пива и по рюмочке крепкого. Они продолжают петь дифирамбы папаше, а я незаметно сую записку грека в белую сумочку Сеф. Мина замедленного действия, рано или поздно сработает. А в ожидании фейерверка стоит, пожалуй, немного подкрепиться.
Гостеприимный хозяин приносит еще, потом еще. Все как в тумане. Уорти ставит греческую музыку, мы с Сеф пьем и пьем. Какой-то жирный качок говорит что-то с лондонским акцентом, мне почему-то обидно. Слышится звон стекла, меня толкают. Голоса доносятся будто издалека, такое впечатление, что уши у меня забиты ватой. Я качусь вниз по каким-то ступенькам, потом наступает полная тьма.
Просыпаюсь я на кровати, полностью одетый. Под боком кто-то храпит. Это Сеф, тоже в одежде, немного растрепанная, но белые хлопчатобумажные трусики на месте. Мой взгляд скользит по ее гладким загорелым бедрам, упираясь в райский уголок. Если мне не изменяет память, эти трусики слишком малы, чтобы скрыть пышные заросли; между тем никаких признаков растительности вокруг не наблюдается. Вот дела, решила выпендриться по-бразильски!
Судя по всему, вчера я ей так и не вдул. Отворачиваюсь, чтобы зря не мучиться. Голова просто раскалывается. Теперь я узнаю обстановку — это обиталище Уорти. Маленькая гостиная, спальня, кухня и балкон. Хозяина не видно, трахается небось на стороне.
Гляжу на часы. Чесать-молотить, уже утро! Я оставил Эм с Синти одних на всю ночь!
Тащу из кармана мобильник — семь пропущенных звонков да сообщений без счета. Все от Синти, и с каждым следующим паника нарастает. Но самое последнее посылает в нокаут меня самого. Эм пропала!
На телефонном дисплее — старая фотография дочери: девчушка со щербатой узнаваемой улыбкой смотрит мне в глаза, и дыхание застревает у меня в горле. Только собираюсь набрать номер Синти, но она наносит упреждающий удар.
— Микки! У тебя все нормально? Ты где?
— Я в порядке, что с Эм?
— Она вчера не вернулась. Познакомилась с мальчиком, его зовут Юрген, немец, очень приличный с виду. Пошла с ним на дискотеку, и все. Я пыталась ей дозвониться, но ее провайдер здесь не действует... А ты как?
— Я тут задержался, встретил старых друзей... — Оглядываюсь на Сеф, которая храпит на всю Грецию. Открываю раздвижную дверь и выхожу на балкон. Гладкое спокойное море упирается в горизонт, рассеянный солнечный свет слегка успокаивает. — Мой приятель Уорти поставил выпивку, знает же, урод, что я не выношу его бурду... В общем, я вырубился. Такие дела.
— Тереза недавно звонила, спрашивала Эм...
Меня словно бьет током, ноги подкашиваются; опускаюсь в кресло из литого пластика.
— Ты ничего ей не рассказывала?
— Нет, конечно. Объяснила, что вы с Эм пошли прогуляться и позавтракать. Она позвонит позже.
Если эта облезлая стерва узнает...
— Умница. Я вернусь следующим паромом. Держи меня в курсе.
— Наверное, Эм пошла на какую-нибудь вечеринку и осталась ночевать — может, выпила слишком много. Ты же знаешь, как бывает у подростков. Эм — девочка разумная.
Вдоль набережной проезжает большой черный «мерседес», и в голову сразу приходят те двое проклятых отморозков.
— Она еще ребенок, Синти... — К горлу подкатывает комок. — Короче, держи меня в курсе, скоро приеду.
Паника накатывает волнами, но я изо всех сил ее подавляю. Вспомни о Черчилле, как он вел себя, когда фрицы бомбили Лондон. С трудом тащусь в комнату, и сердце снова подпрыгивает: на столе лежит записка. С облегчением узнаю почерк Уорти.