|
Но он не чувствовал ни боли, ни стыда. Только одним были заняты его мысли — как бы уничтожить Манольоса. Ему было мало, что он отлучил его от церкви и выгнал из села. Он хотел его уничтожить. В нем проснулся людоед, ожили темные, первобытные инстинкты. Ему хотелось повалить Манольоса на землю, топтать ногами, впиться ему в горло и высосать кровь. Он, как голодный волк, готов был завыть от ярости. Христианская любовь и доброта, страх перед богом, ад и рай — все исчезло из головы попа Григориса, и только волчья жестокость осталась в его одичалой, опустевшей душе. Пономарь подошел, глотая слюну, не зная, какие сказать слова, чтобы побольнее задеть попа. И в то же время ему надо было делать вид, что он и сам расстроен. — Отче, — начал он, притворяясь, будто убит горем. — Извини меня. Большие корабли — большие бури. Ты — большой корабль, отче. На тебя бросаются волны… — Не строй из себя дурачка, иезуит! — крикнул поп. — Я тебя хорошо знаю. Ты хотел — у-у, морда! — стать митрополитом, но не сумел, и теперь твои уста источают яд… Не заговаривай мне зубы, выкладывай поскорее, что случилось! Пономарь рассердился, но не подал виду и капля за каплей начал изливать свой яд. — С попом Фотисом, — сказал он плаксиво, — ничего не случилось, он живет и здравствует. — Дальше, иезуит! Ты ведь хочешь сказать что-то другое! Изливай свою желчь! — Саракинцы — я видел это своими глазами — отправились рано утром захватить именье старика Патриархеаса. Мы проиграли игру. — Ах, чтоб тебя! Дальше! — Все село покатывается со смеху. Говорят, подлые, будто поп Фотис повалил тебя на землю и уложил на обе лопатки… — Ну-ка, иезуит, подойди поближе. Но пономарь побоялся ручищ попа и отошел подальше, в угол. — И самое страшное… — Самое страшное? Говори, проклятый, выкладывай поскорее! — Самое страшное, дорогой отче… Но мужайся, все мы люди, все умрем… Поп схватил железную табакерку и бросил ее в голову пономаря. Но тот пригнулся, табакерка с грохотом стукнулась о дверь, и тонко нарезанный табак рассыпался по полу. — Говори, а то встану, изобью тебя до смерти, несчастный! Итак, самое страшное? — Как, разве ты этого не знаешь, отче? Ох, ну как же тебе это сказать? Я сейчас потеряю сознание… Твой брат, отче… Поп не в силах был больше сдерживаться. Отбросив простыни, он спрыгнул на пол и набросился на пономаря. Но тот ухитрился сделать баррикаду из стола и двух стульев и за нею чувствовал себя в безопасности. — 319 —
|