|
Ага громко засмеялся. Ему еще хотелось спать, он повернулся на другой бок, лицом к Ибрагимчику. — Когда они придут из России, — сказал он, — тогда разбуди меня. А сейчас ступай к дьяволу! Отец Фотис увидел, как со всех сторон сбегались к колодцу разозленные ликоврисийцы. Он отделился от своих людей и, безоружный, пошел вперед с иконой в руках. — Братья, — крикнул он. — Я хочу вам кое-что сказать. Остановитесь! Выслушайте меня, Христа ради, чтобы не пролилась кровь! На минуту-две враждующие стороны замерли в ожидании. Отец Фотис сделал еще несколько шагов. — Тебе, поп Григорис, твоей святости, отче, — крикнул он, — я хочу кое-что сказать. Подойди поближе! — Чего тебе надо от меня, козлобородый? — ответил поп Григорис, выскакивая вперед. — Вот я! Два попа остановились друг против друга, между двумя лагерями: один — высокий, откормленный, лоснящийся, как бык; другой — кожа да кости, со впалыми щеками, с израненными ногами, похожий на голодную загнанную лошадь. — Отче, — сказал священник Фотис громко, чтобы его слышали все, — большой грех мы совершим, ввергнув в войну своих братьев. Кровь, которая прольется, будет лежать на нашей совести… Я хочу тебе кое-что предложить, отче. Слушайте и вы все, братья! Положите оружие на землю и не деритесь, подождите! Мы, два старика, — поп Григорис и я, — каждый представитель своего народа, поборемся безоружные и дадим клятву: если поп Григорис свалит меня на землю и положит на лопатки, мы мирно, с пустыми руками вернемся на Саракину; если же я одержу победу над попом Григорисом, мы будем владеть землями, которые подарил нашей общине Михелис Патриархеас. Над нами есть бог, и он нас рассудит. Услышав слова отца Фотиса, ликоврисийцы успокоились. Они видели его высохшее лицо, его тонкие, как у кузнечика, руки и ноги, и злорадно рассмеялись: — Подуй на него, отец Григорис, подуй на него, и он упадет! Но саракинцев охватил ужас. — Нет, нет, отче! — крикнул Лукас. — Пусть выйдет бороться со мной самый сильный из них! И посмотрим, кто победит! Пусть выйдет Панайотарос, который корчит из себя забияку, чванится пистолетами и красной феской! Пусть выйдет этот турок, если не боится! Сказав это, Лукас передал знамя своему соседу, юноше, и засучил рукава. — Иду, предатель, иду, большевик, — закричал Панайотарос и бросился вперед. — Иду, и живым ты от меня не уйдешь! Он выхватил пистолет и прыгнул вперед, но поп Григорис закричал: — 311 —
|