|
Михелис стоял неподвижно и смотрел на отца глазами, полными слез. Лицо у старика было очень бледное; двойной подбородок опал, и кожа висела мешком, закрывая шею. Рот с правой стороны покривился, губа отвисла. Старик открыл глаза, увидел сына и едва заметно улыбнулся. — Здравствуй! — прошептал он, протянув ему левую руку. Михелис приблизился и поцеловал ее. Старик посмотрел на сына — внимательно, безнадежно, как будто прощаясь с ним. — Прощай, — сказал он тихо и опять протянул руку. Он собрал все свои силы и произнес как можно разборчивее: — Сын мой, я ухожу, встаю из-за стола, свертываю салфетку. Я закончил свой путь. Если когда-нибудь я говорил тебе неприятные слова, прости меня. Я отец, я люблю тебя, а любовь часто не знает, что говорит. Об одном только прошу тебя… — Говори, отец. — Марьори… Он замолчал, мелкие капли пота выступили у него на лбу. Михелис подошел к отцу, вытер платком лицо старика. — У Марьори, мне кажется, страшная болезнь. Если это так, то не бери ее в жены, она заразит нашу кровь… слышишь? — Слышу, отец. — Сделаешь так, как я тебе говорю? Михелис молчал. — Другой милости не прошу от тебя… Сделаешь это? Скажи «да», и я умру спокойно. Прошло несколько секунд, старик с тревогой смотрел на сына. — Да, — прошептал наконец Михелис. Старик закрыл глаза. — Вот и все, что я хотел, — прошептал он, — ничего больше. Михелис подошел к окну, взглянул на улицу. Уже вечерело. Усталые крестьяне возвращались со своих виноградников. Смеясь, прошли несколько девушек с кувшинами на плечах; проковылял дед Ладас, босой, сгорбленный, с руками, испачканными виноградным соком, — он тоже собирал виноград. Старик зашевелился на своей кровати, вздохнул. Михелис обернулся. Старик сделал ему знак подойти. — Не уходи, — сказал он, — подожди. — Я не ухожу. Спи, отец… Было слышно, как далеко, у колодца святого Василия, какая-то девушка пела заунывно и жалобно, как будто никогда не встречались мужчина с женщиной, как будто никогда не упивались они объятиями, и поэтому великая печаль охватила девушку. Вспомнил Михелис свою невесту, и ему тоже захотелось запеть и присоединиться к далекому голосу девушки. Вдруг внизу, у калитки, он увидел строгое лицо и белую раздвоенную бороду попа Григориса. Ступая осторожно, чтобы не разбудить отца, Михелис открыл дверь и встретил попа на верхней площадке лестницы. — Что сказали о ней врачи, отче? — спросил он с нетерпением, когда поп медленным, торжественным шагом поднялся по лестнице. — 240 —
|