— Ты ужинал, Яннакос? — спросил он. — Нет, Манольос, но я не хочу есть. — Я тоже не хотел, но теперь проголодался. Мы поедим, поговорим, и ты останешься здесь, переночуешь у нас. А завтра, когда господь пошлет нам утро, посмотрим! Яннакос удивленно посмотрел на друга. — Как ты можешь говорить так спокойно, Манольос? Неужели ты ничего не понял? Наше село в опасности! — Я знаю убийцу, — ответил Манольос, — не бойся, село не погибнет. — Ты знаешь убийцу? — вытаращил глаза Яннакос. — Откуда ты его знаешь? Кто он, кто? — Не торопись, — сказал Манольос улыбаясь, — ну что ты торопишься? Завтра обо всем узнаешь, потерпи немного. Теперь мы поужинаем, поговорим и ляжем спать. Все будет хорошо, с божьей помощью! Эй, Никольос, освободи нам место, мы тоже проголодались! Уселись, поджав под себя ноги, перекрестились и набросились на еду. Время от времени Яннакос с недоумением посматривал на Манольоса: на его распухшем, обезображенном лице глаза светились спокойно и радостно. «Ничего не понимаю… ничего не понимаю!» — думал Яннакос. Тишина тяготила его, и он заговорил. — Как ты проводишь время в таком уединении, Манольос? — спросил он. — Я не одинок, — ответил Манольос, показывая на евангелие. — Со мной Христос. — А болезнь? Слова застали Манольоса врасплох; он о ней забыл. — Какая болезнь? А, да, грешен я, Яннакос! Не оставляет она меня. Наверно, зло еще сидит во мне, пусть бог сжалится надо мной! — Ну, я вас покидаю, — сказал Никольос, вытирая губы. — Луна сегодня такая, что не спится, пойду прогуляюсь. Взял посох и ушел, насвистывая. — Яннакос, — сказал Манольос, — завтра нам нужно встать пораньше, ложись спать. Здесь, в уединении, сон крепкий, я это знаю. Бог чаще говорит со спящими, чем с бодрствующими. Для того чтоб было прохладнее, они расстелили большой ковер прямо во дворе и легли. В воздухе пахло тимьяном, изредка слышались какие-то ночные голоса, подчеркивающие царящую кругом тишину, взошла ущербная луна. — Я беспокоюсь о несчастном Панайотаросе, который не может заснуть сегодня. — И я, — тихо сказал Манольос. — Он меня больше всех заботит. — И я о нем больше всех думаю, а почему? — Потому что он погубил себя из-за большой любви, Яннакос! У него сильная, но грешная душа. Он запутался в страстях, озверел, рвется, чтобы освободиться, но, увы, запутывается еще больше… Он избивает людей, пьянствует, бранится, чтобы забыться и облегчить душу, но тем еще больше отягощает ее и опускается на самое дно… Если бы он любил меньше… не меньше, — тут же поправился Манольос, — если бы он любил больше, может статься, и спас бы себя… — 158 —
|