|
Глава 18
- Что ж, она хотя бы долго не мучилась, - говорит Дотти, явно стараясь не акцентировать внимания на тех мучениях, которые моей матери пришлось выдержать за двадцать два года совместной жизни с моим отцом.
Он, кстати, и на похоронах выглядел таким же безучастным, каким был, по крайней мере в последние годы ее жизни. Впрочем, и большинство присутствующих на панихиде также не склонны бурно выражать свои эмоции. Папашин темперамент, а вернее, отсутствие оного не выглядит патологическим равнодушием на фоне суровых и мрачных маминых родственников - несколько человек из ее большой семьи прилетели на похороны со Среднего Запада.
Разительный контраст, по сравнению с остальными присутствующими, на мрачной церемонии представляет Тана. Она просто убита горем и рыдает весь день - до, во время и после похорон. По окончании панихиды она обнимает меня и шепчет мне на ухо слова соболезнования.
- Давай пройдемся вместе, - говорю я ей. - Проводишь меня, а я пока покурю.
Мы с отцом, не сговариваясь, стараемся не «светиться» с сигаретами и зажигалками перед мамиными родственниками. Не то чтобы мы чего-то стесняемся, просто нам обоим не хочется напоминать им о раке легких, что так рано свел в могилу их некурящую родственницу.
- Странно это все, - говорю я, когда мы с Таной отходим по кладбищенской тропинке подальше - туда, где деревья прикрывают нас от посторонних взглядов. - Такое ощущение, будто я всегда воспринимал ее словно не в трех, а в двух измерениях. Сама понимаешь, мама - она вроде бы и есть мама. Что творилось в ее внутреннем мире, я никогда не знал. Мне это было неинтересно. Теперь, получается, я уже никогда этого не узнаю. Наверное, не зря говорят: «Каждый умирает в одиночестве».
- Странные вы все какие-то, согласись, - говорит Тана.
- Это смотря кого ты понимаешь под «нами всеми».
- Вы, мужчины. Все время твердите какую-то дурацкую бессмыслицу: «в жизни нет никакого смысла», «каждый умирает в одиночестве», «ничто ни от кого не зависит», «ничто ничего не значит».
- Если бы что-нибудь хоть что-то значило, - говорю я, - мама не умерла бы от болезни, которая, по совести говоря, должна была свести в могилу кого угодно, только не ее.
- Чушь это все. Я уверена, что твоя мама как жила, так и умерла не в одиночестве, - говорит Тана, провожая взглядом вереницу гостей, идущих от могилы к выходу с кладбища. - Может, в каком-то смысле мы все и вправду одни, дрейфуем в темноте и пустоте. Но все равно мы пытаемся выстроить отношения с близкими. Понимаешь, каждый из нас строит свой мир, в котором есть место тем, кого мы любим. Твоя мама умирала не в одиночестве. У нее были друзья, была семья, и даже если близкие порой ее обижали, она всегда чувствовала, что у нее есть дом, что есть люди, которые ее любят, на которых она может опереться.
Тана вновь ревет в голос. Я снова обнимаю ее и шепотом говорю:
- Прости... Ну, тогда... я не прав был.
- Ты тоже меня прости, - шепчет она в ответ и добавляет: - Только давай больше не будем об этом. Постараемся просто забыть.
Я крепко обнимаю Тану, и мы долго стоим так - две одинокие фигуры в глубине кладбищенской рощи.
— 33 —
|