|
Глава 12
Мы с отцом на время фактически поселились в приемном покое Медицинского центра университета округа Нассау. Мы старательно избегаем неловких тем и ограничиваем наши разговоры обсуждением явно уменьшающихся шансов «Нью-Йорк Айлендерс» на победу в чемпионате да обмениваемся пожеланиями на тему «что тебе принести», когда поочередно ходим в больничный буфет или за сигаретами. Постоянно появляющиеся в приемном покое врачи рассказывают нам о состоянии мамы. По телевизору, установленному в комнате для гостей, только и говорят о том, что Рождество на носу, что оно вот-вот наступит и что оно, оказывается, уже прошло.
Поначалу моя мама, а точнее, ее состояние, похоже, ставит докторов в тупик. Лечащий врач - доктор Уинфилд Эдгаре («Зовите меня просто доктор Уин, мне так привычнее») - уже не настаивает на первоначально поставленном им диагнозе: «Больше всего меня беспокоит, что именно такие симптомы чаще всего проявляются при опухоли головного мозга». Вскоре я начинаю понимать, что беспокоит доктора Уина вовсе не ухудшающееся состояние мамы, а недостаток каких бы то ни было свидетельств в пользу поставленного им диагноза. Несмотря на бесконечные анализы, снимки и томографии, обнаружить опухоль врачам так и не удается.
На четвертый день доктор Уин заходит в комнату для родственников, сияя, как надраенный чайник.
Опухоли у нее нет. - В его голосе звучит едва скрываемая радость по поводу того, что ему все-таки удалось перехитрить симптомы маминого заболевания, так долго водившие его за нос. - Паранеопластический синдром. Еще несколько лет назад мы не смогли бы правильно его диагностировать. Мы и сейчас не совсем ясно понимаем, в чем его природа и как он развивается. Ее мозг - скорее, вся нервная система в целом - пострадал от иммунной реакции на воздействие иного рода. То есть то, что мы наблюдаем в ее головном мозге, является всего лишь симптомами, а. не подлинной причиной ее заболевания и ухудшившегося состояния. Пришлось здорово поломать голову и провести кучу обследований, чтобы понять, что же спровоцировало столь сильную иммунную реакцию ее организма.
- И что же? - осторожно спрашивает отец. Доктор Уин просто сияет.
- Рак легких, - с профессиональной гордостью объявляет он.
- Да она ведь даже не курила, - говорю я.
- Среди близких есть курящие? - интересуется врач, старательно не замечая отцовские зубы и пальцы, желтые от никотина. - Причиной, кстати, может быть и асбест. У вас дом старый?
Доктор Уин сделал свое дело и уходит со сцены. Мы теперь будем молиться на доктора Веста из онкологического отделения. Он столь же заботлив и любезен, как и доктор Уин, вот только с профессиональным врачебным чувством юмора у него похуже:
- Девяносто процентов пациентов, у которых болезнь обнаруживается на этой стадии, умирают в течение пяти лет. - С этих ободряющих слов он начинает свой рассказ о том, что собирается назначить маме самый агрессивный вариант лучевой терапии.
Мне хочется плакать. Отец, по-моему, тоже готов разреветься. Но из уважения к давней негласной традиции мы предпочитаем не выражать такие эмоции на глазах друг у друга.
Эмоциональное состояние мамы прыгает, как на качелях, в зависимости от назначенных процедур и общего хода лечения. К своему ужасу, я начинаю понимать, что она, похоже, испытывает даже что-то вроде облегчения, понимая, как плохи ее дела. Вскоре она начинает настойчиво упрашивать меня возвращаться на работу:
- Поезжай. Живи своей жизнью. Какой смысл сидеть здесь рядом со мной - в этом никакой пользы ни для меня, ни для тебя.
Немного подумав, я решаю последовать маминым настойчивым советам. Несмотря на промозглую зимнюю погоду, жизнь в Нью-Йорке бьет ключом. Народу на улицах полно. Новый год на носу - и преподаватели со студентами разъехались из кампусов по домам. Мой бизнес на подъеме, за что мне только остается благодарить судьбу. Постоянные поездки и прогулки по городу помогают мне хотя бы на время забыться.
Та неделя, которую я взял на работе «за свой счет», чтобы побыть с мамой в больнице, и трехнедельный отпуск Дэнни Кара, который он решил провести во Флориде, в совокупности изрядно подорвали мое финансовое благосостояние. Я был вынужден вернуться к знакомой диете из хот-догов и пиццы. Я наверняка задержу январский платеж за свой номер и на всякий случай заранее стараюсь избегать Германа, проникая в комнату и выходя из нее по пожарной лестнице. Кроме того, я еще более старательно избегаю Генри Хэда, не без оснований полагая, что он выставит мне счет за проделанную работу.
Тана шлет мне сообщения на пейджер практически каждый день. По большей части я ей не перезваниваю. Мне сейчас как-то не до разговоров. Ей удается сломить мое сопротивление предложением, от которого я не в силах отказаться: Тана высказала готовность покормить меня домашним обедом, причем с доставкой прямо в мой номер. Я встречаю ее на вокзале «Пенн-Стейшн». Из вагона Тана выходит с двумя алюминиевыми лотками в руках и с сумкой-холодильником. От лотков сквозь упаковку поднимается пар. Кивнув на сумку-холодильник, Тана говорит:
- Мороженое, сама сделала. Да, слушай, нужно по дороге купить бутылку вина, думаю, шардоне. Ты не против? Оно отлично подходит к курице.
У меня возникает ощущение, что, помимо прочих предметов, Тана записалась в колледже еще и на какой-нибудь факультатив сомелье.
Мы заходим в ближайший магазин, чтобы купить вина и заодно пластмассовые вилки и ложки, потому что столовых приборов у меня не водится. Тана раскладывает еду по пластмассовым тарелкам, а затем достает из кармана куртки две свечки. Я совершаю набег на уборную в конце коридора и возвращаюсь оттуда с двумя рулонами туалетной бумаги, которые вполне могут сойти за подсвечники. Мы зажигаем свечи и чокаемся пластмассовыми стаканчиками. После этого я решительно вгрызаюсь в еду. На какое-то время разговор практически переходит в режим монолога: Тана в подробностях и с неподдельной заботой интересуется самочувствием моей мамы. Я отвечаю главным образом кивками, мычанием и пожатием плеч.
- Как отец? - спрашивает она. - По-прежнему хочет уйти от нее к Джанин?
- Понятия не имею, - признаюсь я и на время отрываюсь от еды.
Покурить я отхожу подальше к окну, чтобы не дымить на Тану.
- Ты там не замерзнешь? - спрашивает она. - Может быть, тебе лучше мороженого положить?
До меня вдруг доходит, что Тана и сегодня накрасилась, как тогда - на Рождество. Пусть на этот раз на ней и не обтягивающее платье с безумным вырезом, но и в дизайнерских джинсах и тонком свитере, ничуть не скрывающем ее формы, смотрится она просто великолепно.
- Мисс Киршенбаум, со всей ответственностью заявляю: в один прекрасный день ты наконец осчастливишь одного из тех, извини за выражение, пидоров, с которыми ты встречаешься, и то-то радости будет чуваку.
Тана тяжело вздыхает:
- Как же я устала встречаться с этими, как ты изволил выразиться, пидорами.
Я поднимаю свой стаканчик и произношу тост:
- Ну, за куннилингус!
Тана смеется и расплескивает вино из стаканчика. Я отрываю кусок бумаги от «подсвечника» и протягиваю ей.
- Надеюсь, твой тост сбудется. Будет и мне чему порадоваться.
- Вот и правильно, - подбадриваю. - В конце концов, дело это более чем приятное и, думаю, тебе оно даже нравится. - Тана смотрит на меня полувопросительно, полу... сам не знаю как. - Нравится же? - уточняю я на всякий случай.
- Знаешь, я ведь... Никогда... Ну, в общем, по-настоящему у меня никогда этого и не было.
- С женщинами? Ну, знаешь, однополые связи и бисексуальность - это не для каждого.
- Я имею в виду... вообще.
- Подожди... Что?.. Никогда?
- Вот я, собственно говоря, и подумала, - говорит она, и ее голос срывается на едва слышный шепот, - может быть, ты поможешь мне узнать, что это такое.
Меня вдруг осеняет:
- Тогда, перед Рождеством, ты хотела поговорить со мной о чем-то важном... Это и было...
Тана робко кивает, и я вдруг понимаю, что никогда раньше не видел ее такой слабой и беззащитной. Крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. Вдруг другая мысль просто вонзается мне в мозг.
Господи, так близко... Но...
- Ну, во-первых, должен сказать, что я польщен и для меня было бы величайшей честью...
- Господи, - говорит Тана и отсаживается от меня чуть подальше, - что называется, дожили.
- Да ну тебя! Вечно ты неправильно все понимаешь. Уразумей наконец, Тана Киршенбаум: ты потрясающая, невероятно сексуальная девушка, но при этом ты еще и моя сестра. Пускай не по крови, но, я думаю, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Секс же для меня - это...
Я вдруг замолкаю. Мне просто в голову не приходит, как можно продолжить эту фразу. Что значит для меня секс? Почему я не хочу заняться им с Таной?
Она тем временем убирает со стола.
- Ну, в общем-то, я готов, - говорю я.
Тана ставит тарелки обратно на стол и хватает лежащую на кровати куртку.
- Можно, наверное, обсудить это дело, - понимая, что что-то идет не так, осторожно произношу я.
Тана быстро надевает куртку и говорит:
- Не о чем здесь разговаривать. Ты был прав - дурацкая затея. А я - просто полная дура.
- Хочу обратить твое внимание, что ничего такого я не говорил.
Тана уже подходит к двери.
- Я пойду.
- Может быть, позволишь хотя бы проводить тебя до станции?
Я выхожу из номера следом за Таной, надеясь, что холодный воздух на улице прочистит мне голову и я придумаю, как загладить ту обиду, которую, судя по всему, ненароком нанес Тане. Она останавливается в холле и ждет, пока я догоню ее.
За то время, что мы спускались по лестнице, Тана, видимо, успела что-то решить для себя и, как только мы оказываемся на улице, говорит мне:
- Знаешь, мне что-то холодно. Я, пожалуй, такси поймаю.
Тана взмахивает рукой, и такси тотчас же подъезжает к тротуару. Я не успеваю придумать ни единого довода, чтобы задержать ее или хотя бы как-то успокоить.
- Спасибо за ужин.
- Передай своей маме, что я на днях загляну к ней, - говорит Тана.
Она закрывает дверцу, и такси уезжает прочь.
— 21 —
|