|
— Вне малейшего сомнения, — ответил Бауэрс и добавил: — Будешь в нашем районе, занеси мне свою фотографию… МЫ И НЕ ЗАМЕТИЛИ…Мы и не заметили, как превратились в старых американцев. Мы уже не замираем около витрин. Не разрешаем себе покупать четырехдолларовые ботинки. Не уступаем женщинам места в сабвее… Привыкли, осмотрелись, чувствуем себя как дома. Даже лучше. Мы беседуем с вновь прибывшими. Снисходительно выслушиваем их наивные темпераментные монологи: — Продавцы такие вежливые! Полицейские такие обаятельные. Квартиры такие просторные… Мы-то убедились — всякое бывает. И продавцы, бывает, обсчитывают. И полицейские грубят. И в просторной квартире неисправностей хватает… В учреждениях бюрократии полно. Среди чиновников взяточники попадаются. Бывает, что и в очереди постоишь… Как дома… Мои взаимоотношения с Америкой делятся на три этапа. Сначала все было прекрасно. Свобода, изобилие, доброжелательность. Продуктов сколько хочешь. Издательств сколько хочешь. Газет и журналов более чем достаточно. Затем все было ужасно. Куриные пупки надоели. Джинсы надоели. Издательства публикуют всякую чушь. И денег авторам не платят. Да еще — преступность. Да еще — инфляция. Да еще эти нескончаемые биллы, инвойсы, счета, платежи… А потом все стало нормально. Жизнь полна огорчений и радостей. Есть в ней смешное и грустное, хорошее и плохое. А продавцы (что совершенно естественно) бывают разные. И преступники есть, как везде. И на одного, допустим, Бродского приходится сорок графоманов. Что тоже совершенно естественно… И главные катаклизмы, естественно, происходят внутри, а не снаружи. И дуракам по-прежнему везет. И счастья по-прежнему не купишь за деньги. Окружающий мир — нормален. Не к этому ли мы стремились? ПОСЛЕДНЯЯ КОЛОНКА…В Союзе я диссидентом не был. (Пьянство не считается.) Я всего лишь писал идейно чуждые рассказы. И мне пришлось уехать. Диссидентом я стал в Америке. Я убедился, что Америка — не филиал земного рая. И это — мое главное открытие на Западе… Как умел, выступал я против монополии «Нового русского слова». Потому что монополия навязывает читателям ложные ценности. Как умел, восставал против национального самолюбования. Потому что химера еврейской исключительности для меня сродни антисемитизму. Как умел, противоречил благоговейным и туповатым адептам великого Солженицына. Потому что нет для меня авторитетов вне критики… Я помню, откуда мы родом. Я люблю Америку, благодарен Америке, но родина моя далеко. И меня смущает кипучий антикоммунизм, завладевший умами недавних партийных товарищей. Где же вы раньше-то были, не знающие страха публицисты? Где вы таили свои обличительные концепции? В тюрьму шли Синявский и Гинзбург. А где были вы? — 60 —
|