Исповедь гипнотизера. Книга 3. Эго или профилактика смерти

58

почти всех, кого знает, и знает всех, кого любит, и любит не всех вообще, а каждого в отдельности. Каждо­го он каким-то необъяснимым образом понимает, с каждым находит не то что общий язык, а какую-то общую тональность, иногда вызывая этим глухую рев­ность у бывшего «профессора», который в те времена был совсем не таков.

Завидовать Мишка уже не умеет (потом опять нау­чится), а радоваться чужому успеху мастер, и тайну хранит, хоть и трепло. Он поразительно участлив, живет делами друзей, каждому, не колеблясь, спешит на выручку, не думая о себе, и, когда надо, в ход идут его здоровенные кулаки.

Учится он слабо из-за расхлябанности и лени, всегда масса глупейших ошибок в диктантах, но способный, схватывает на лету, некоторые экзамены сдает блестя­ще. Чтобы хорошо учиться, ему не хватает честолюбия и этой чудовищной способности отличников концент­рировать внимание на том, что неинтересно, внушая себе, что это интересно.

Для меня и сейчас загадка — это столь неожиданное, стихийное проявление человеколюбия, пусть прими­тивного, но такого действенного и земного. (Правда, со школьных лет оно претерпело некоторые метаморфо­зы.) Ведь он имел полные основания вырасти и само­влюбленным, черствым эгоцентриком: младший ребе­нок в семье, над которым беспрерывно кудахтали мама, няня, сестра. Слепая любовь могла другого испортить, но ему она вошла в кровь и плоть. Его школьный комплекс неполноценности сказался, я полагаю, лишь в том, что в десятом классе он пошел в секцию бокса; боксировал он смело, но не хватало резкости и быстро­ты, прогресса не было, и он оставил это занятие.

Обыкновенное, в высшей степени обыкновенное ра­ботящее семейство... Иногда истеричное переругива­ние, слезы: «Мишка не учится...» Да, в семье витал дух какой-то физиологической доброты, осмелюсь так ска­зать. Его сестра и мать тоже пикнички. Покойный отец, скромный бухгалтер, никому в жизни не сказал обидного слова. Это был, как я понимаю теперь, насто­ящий меланхолический циклотимик: малообщителен, но не замкнут, пессимист, но доверчив и в самой глу­бокой печали умел ценить шутку. Этот уютный человек был не прочь выпить в тесном кругу близких. Он был

59

неудачник, но в своих неудачах винил только судьбу да себя самого. Он мог быть ворчуном, но не мизантро­пом.

«Все эксцентричное, фанатическое им чуждо»,— пи­сал Кречмер о таких людях. «Неморализующее умение понимать особенности других». Какая-то особая жиз­ненная теплота, непроизвольное сочувственное внима­ние ко всему живому, к детям особенно, какая-то очень естественная человечность. Они отзывчивы, но не из общего чувства долга или усвоенных понятий о спра­ведливости, которых как раз может не быть, а по не­посредственному побуждению, здесь и сейчас. Я бы назвал это альтруистическим инстинктом, если бы альтруизм, правда, совершенно иного рода, но не ме­нее, а, может быть, более действенный, не был свойст­вен и многим представителям другой стороны оси. И если бы среди самых что ни на есть синтонных цикло-тимиков не встречались и самые эгоистические мер­завцы.