Проклятие профессии. Бытие и сознание практического психолога

вспоминаю ее взгляд, когда перед двадцать четвертой партией я задержался в их спальне значительно дольше обычного. Я вышел, и она встала мне навстречу, и налги глаза встретились. Такая в них была усталость и еще — безысходность. Я даже забыл сказать ей тогда хоть что-нибудь.

Пишу это уже в зале. Идет восьмая партия. Счет 3,5:3,5. И осталось всего три партии! Только сейчас я понял это — что совсем близок финиш! Разве можно де­лать столь короткие матчи? Вот почему такое дикое на­пряжение и боязнь проиграть одну партию и совершить хотя бы одну ошибку! Вот почему столь высока цена каж­дой партии! Отсюда и такая усталость обоих шахматистов.

Наш соперник поменял сегодня всю одежду. А чашку кофе заказал сразу.

Анатолий Евгеньевич не уснул в дневном сеансе и даже не расслабился. Был скован своими мыслями, думаю, шахматными — играем черными. Не удалось усыпить, как я ни старался. И потому я не уверен сейчас в его состоянии и внутренне очень напряжен.

Но и наш соперник выглядит усталым. Медленно хо­дит по сцене, совсем побелело его лицо. Ему нужно было бы поехать с нами в Марокко. Вместе бы провели там сбор, поиграли бы тренировочные партии, купались бы и загорали, и сейчас сидели бы загорелые друг против друга и создавали произведения шахматного искусства, и они бы мгновенно обходили всю шахматную печать. Смешно звучит, правда?

Смешно даже говорить об этом, а представить практи­чески невозможно. Сто тысяч долларов получит победи­тель одного матча, и двести тысяч — победитель следую­щего — финального, и четыре миллиона будут разыгры­ваться в матче с Каспаровым!

Дело не только в деньгах. Для определения сильней­шего нужна победа, а не произведение шахматного искус­ства. Победить гроссмейстера такого класса, как Карпов или Шорт, можно только на пределе сил, призвав на по­мощь все богатство своей души, а если этого мало, то ожесточившись против него, как своего заклятого врага.