|
Признаюсь, этот процесс перевоплощения осуществился без моего непосредственного участия. Я спал, когда шахматист вернулся из гостей и, вызвав к себе тренеров, объявил им: — Меняем дебют! — И продержал их у себя больше трех часов ночью и два часа сегодня днем. И предстал на сцене совсем другим — и перед соперником и... передо мной. «Значит, — вспоминаю я друзей Анатолия Евгеньевича, они каким-то образом подействовали на его душевное состояние, сыграли на каких-то значимых струнах его души и помогли ему обновить мотивацию». И в этот день он решил навязать сопернику сложную игру со взаимными шансами. «Он остался самим собой, — думаю я сейчас, — и сегодня стремится к реваншу». Он всегда после поражения становился вдвое опаснее и чаще всего брал реванш. А я не уследил за этой тайной работой внутреннего мира шахматиста по мобилизации всех имевшихся резервов и делал все как всегда, не подозревая, что на эту партию он ставит так много. Я был уверен, что играть эту партию черными после двух тяжелых отложенных партий надо спокойно, без риска. И Анатолий Евгеньевич был согласен со мной, когда на прогулке после доигрывания мы коснулись этого вопроса. А потом, после вечера в кругу старых друзей, он решил изменить внутреннюю установку и дать бой Шорту уже в ближайшей партии. 442
Почему же я не уловил происшедших с моим спортсменом перемен? Вероятно, просто устал и по инерции последних дней продолжал оставаться в плену своей установки, в которой главенствовали тревога и озабоченность. И ночью, войдя в его номер, я, увидев сверхутомленное лицо шахматиста, истолковал это только как признак его1 неуверенности перед партией черными. А тренер охарактеризовал все то, что видел он этой ночью, как окончательную потерю спокойствия. А все было на самом деле сложнее. Были и неуверенность, и потеря спокойствия, но это только фон, а доминировало в его целостном психическом состоянии совсем другое, о чем мы не смогли в эту ночь догадаться, — желание дать открытый бок, пусть даже с риском для себя. Чем же растревожили зти люди душу Анатолия Карпова? Что вспоминали они в этот вечер, к чему Анатолий Евгеньевич не смог остаться равнодушным и пошел на поводу их и своих эмоций? Может быть, когда-нибудь я об этом узнаю. А сейчас, вспоминая весь свой путь, так и не могу припомнить хотя бы одного случая, когда родные и близкие спортсмена появились и помогли ему! Никогда этого не было! А чаще было наоборот — спортсмен проигрывал, а в отдельных случаях терпел в итоге и жизненную неудачу, как это было в случае с Ноной Гаприндашвили. — 287 —
|