Проклятие профессии. Бытие и сознание практического психолога

И эта просьба повторяется с минуты подъема до послед­ней минуты пребывания в его номере, когда я зашел за ним и, оглядев друг друга, мы рассмеялись. Не сговарива­ясь, мы одели другие костюмы, рубашки и галстуки.

Но это был заключительный мазок на картине, кото­рую мы рисовали все вместе — и сам шахматист, и тренер, и я. Вчера перед сном я предложил им вернуться к старо­му, к тому, что мы делали здесь же в Линаресе в февраль­ском турнире, и хотя он не был победным для нас, но ряд партий Карпов выиграл в своем лучшем стиле, в том чис­ле — у Шорта.

А режим тогда был такой. В одиннадцать он вставал и завтракал. Потом был один час (не больше) шахмат. Да­лее — прогулка и сразу после нее — обед в общем зале ресторана, после которого времени оставалось только на сеанс. При этом режиме время убивалось быстрее, что в соревновательный день всегда является немалым плюсом, но был и минус — тянущийся шумный обед, когда, хо­чешь — не хочешь, развивается процесс «засорения» той идеальной картины, которую так тщательно создавали мы с самого утра. От этого не убережешь — все хотят поздо­роваться с ним, а каждый второй считает своим долгом подойти и задать пару вопросов.

Вспоминаю тот турнир, когда Каспарова мы ни разу не видели на обеде. На предложение обедать в номере Карпов ответил отказом.

— Нет, надо выйти из номера, — сказал он.

Он любит, что скрывать, быть на людях, когда узна­ют и выделяют. Я вижу, он буквально дышит этим «воз­духом внимания». Это тоже мотивация, — я понимаю, и это вполне устраивает меня. Но процесс засорения все-таки идет. И, кто знает, потом, на тридцать девятом, а то и на последнем сороковом ходу (как и было в партии с Тимманом) возможно именно по этой причине и про­исходят необъяснимые просмотры, участившиеся у Кар­пова в последние годы.

Вопрос, вероятно, в том, чего в итоге окажется боль­ше — столь нужной сегодня мотивации или абсолютно ненужной контрдоминанты, которая складывается из так

15 Р. ЗагаЙнов