Разноцветные белые вороны

Вот и в реальности попытка «сделать из жизни театр» выглядит, как правило, вычурно и, увы, наводит на подозрения психиатрического толка.

Интересно, что зачастую именно при серьезных, глубоких нарушениях психики (разумеется, за исключением острых, клинических случаев) демонстратив­ность бывает менее очевидной, чем при неврозах, и ее улавливаешь только на уровне оттенков, нюансов. Наша пациентка Марина Б., девочка с уже вполне женской фигурой и вообще с опережающим ее возраст половым созреванием, была полностью поглощена «лирическими» чувствами: вздыхала о мальчике, с которым познакомилась в летнем лагере, ревновала его к подруге, интересовалась только телесериалами про любовь, плакала при одном лишь упоминании о пред­мете своей любви и охотно делилась переживаниями на эту тему с кем попало.

Не очень внимательному человеку эта тринадцати­летняя девочка могла показаться чувствительной до сентиментальности и открытой до беззащитности. И именно это входило в перечень жалоб со стороны ее матери. Собственно говоря, так оно и было. Так, да не совсем. Главное заключалось в другом. Во всем пове­дении Марины была некоторая неадекватность. Она напоминала литературный персонаж, причем не конкретный, а собирательный. Перед нами была не современная девочка, а героиня сентиментального ро­мана конца XVIII века. Но и это еще не все! В конце концов такое бывает: смотришь на человека и думаешь, что ему естественней было бы родиться в другую эпоху. Но в Марине сама ее персонажность была нелепой. Как, впрочем, и все остальное: походка, голос, инто­нации, улыбка. Все это было у нее совершенно неумест­но. Хотя было ясно, что она не «интересничает», а просто иначе не умеет. И не понимает, чем ее поведение отличается от нормального, почему над ней смеются. Если быть совсем точными, она напоминала деревенскую дурочку, изображающую чувствительную барышню. Но она, повторяем, никого не изображала. Она была такой.

И настолько все это было трудно уловимо (хотя чувствовалось в каждом жесте, в каждой фразе), что мы толком не могли сформулировать свои выводы и объяснить матери, что именно и каким образом нужно корректировать в поведении Марины.

Но чувствовали мы это буквально кожей. Как и многие другие люди, например, одноклассники Мари­ны, которые потешались над ней, привязываясь (что характерно) к чему-то второстепенному: к одежде, к ее длинной косе, хотя и одевалась она обыкновенно, и косу в ее классе носили еще три девочки. Когда же учительница, всегда встававшая на защиту Марины, однажды попробовала допытаться у ребят, в чем все-таки дело, она, наконец, услышала нечто более внят­ное: