|
Вышеприведенное утверждение Шеллинга может показаться дерзким, в нем можно усмотреть то самообожествление философии, в котором ныне ее так часто упрекают. Но это впечатление сразу же сгладится, если мы сопоставим с изречением Шеллинга слова поэта, сказавшего, что дело философии <продумать еще раз великую мысль творения>. Действительно, к чему иному можем мы стремиться, философствуя о природе, как не к тому, чтобы мысленно воспроизвести из глубины нашего духа умопостигаемую сущность природы, ее творящие идеи? Я отсылаю по этому вопросу к заключительным страницам настоящих лекций, где Гегель высказывается подобным же образом о творческой деятельности духа по отношению к природе. Но здесь мы встречаемся с упреком гораздо более общего характера, а именно что попытка натурфилософии познать природу из мысли является праздной и утопичной, ибо если какая-нибудь из наук является единственной основой познания, то, уж конечно, это наука о природе. И конечно, нельзя отрицать, что натурфилософия никогда не пришла бы к своим мыслям о природе, если бы она не имела перед собой опытных данных. Но с другой стороны, опыт никогда не приведет к идеям, если они не будут почерпнуты тля внутреннего источника. Ибо мы слишком часто видим, как все возрастающая груда эмпирических знаний ие только не способствует познанию природы, но порождает все большую путаницу и противоречивость, так что попытка внести систематическую связь в естественные науки прямо считается, по признанию самих естнствоиспытателей-эмпириков, бесполезной и невозможной задачейПравда, при неустанном накоплении все новых открытий где-то в глубине должна все-таки таиться мысль, что когда-нибудь удастся сделать выводы и проникнуть сквозь явления в сущность природы. Если эта задача остается невыполненной до сих пор, то это извиняют тем, что не все еще открыто, как будто это не уводит нас в бесконечность и как будто самая щель не отодвигается таким образом в недостижимую даль. А если и появляется какая-нибудь философия природы, задача которой как раз и состоит в изображении целого, мимо нее проходят с улыбкой сострадания, пожимая плечами. Перед этим конфликтом наука о природе стоит, можно сказать, и сегодня: <Человека рассудочного, подмечающего частности, зорко наблюдающего и расчленяющего, в каком-то смысле тяготит все то, что проистекает из идеи и возвращает к ней. Он чувствует себя в своем лабиринте как дома и не ищет путеводной нити, которая поскорее бы вывела его наружу. И наоборот, человек, стоящий на более высокой точке зрения, слишком легко проникается презрением к единичному и втискивает в умерщвляющую всеобщт ность то, что может жить только в обособленном виде>*. Если мы теперь спросим себя, как разрешался до сих пор этот конфликт обеими противными сторонами, то придется сказать, что до полного взаимного понимания еще очень далеко. — 553 —
|