Тошнота

тщетно -- мыслить О НИХ, и уже успел почувствовать, как их свойства,

холодные, безжизненные, не даются в руки, проскальзывают между пальцами.

Вот, например, в тот вечер, в "Приюте путейцев", подтяжки Адольфа. Они НЕ

БЫЛИ фиолетовыми. Передо мной вновь встали два не поддающихся определению

пятна на рубашке. И камень, пресловутый камень, с которого и началась вся

эта история: он не был... я уже не помнил в точности, каким он отказывался

быть. Но я не забыл его пассивного сопротивления. Или рука Самоучки; как-то

в библиотеке я взял ее и пожал, а потом у меня возникло ощущение, что это

как бы не совсем рука. Я подумал тогда о жирном белом червяке, но это был и

не червяк. И двусмысленная прозрачность пивной кружки в кафе "Мабли".

Двусмысленные -- вот какими были все эти звуки, запахи, вкусы. Случалось,

они порскнут у тебя под носом, словно выгнанный из норы заяц, ты не

обращаешь на них особенного внимания, и они кажутся простыми, надежными, и

можно думать, что в мире и впрямь бывает настоящий синий, настоящий белый

цвет, настоящий запах миндаля или фиалки. Но стоит на секунду их удержать,

как чувство уверенности и удобства сменяется чудовищной тревогой: краски,

вкусы, запахи никогда не бывают настоящими, они не бывают собой, и только

собой. Простейшее, неразлагаемое свойство в самом себе, в своей сердцевине,

избыточно по отношению к самому себе. Вот, например, это черное возле моей

ноги, казалось, что это не черный цвет, а скорее смутное усилие кого-то, кто

никогда не видел черного, вообразить черное и кто, не сумев вовремя

удержаться, вообразил какое-то сомнительное существо, за пределами цвета.

Это ПОХОДИЛО на цвет, но также... на синяк или на какие-то выделения, на

жировой выпот --да и на другие вещи, например на запах, это переплавлялось в

запах влажной земли, теплого и влажного дерева, в черный запах, как лаком

покрывавший это волокнистое дерево, в сладковатый вкус жеванного волокна. Я

не мог сказать, что просто ВИЖУ это черное: зрение -- абстрактная выдумка,