Стена

плечи и лодыжки и вышли вслед за ними. Хуан был в сознании,

глаза широко раскрыты, по щекам текли слезы. Когда я шагнул к

двери, лейтенант остановил меня:

-- Это вы -- Иббиета?

-- Да.

-- Придется подождать. За вами скоро придут.

Он вышел. Бельгиец и два охранника последовали за ним. Я

остался один. Мне было неясно, что происходит, я предпочел бы,

чтоб они покончили со всем этим сразу. До меня доносились

залпы, промежутки между ними были почти одинаковы. И каждый раз

я вздрагивал. Хотелось выть и рвать на себе волосы. Но я

стиснул зубы и сунул руки в карманы: надо держаться. Через час

за мной пришли и провели на первый этаж в маленькую комнату,

где пахло сигарами и было так душно, что я едва не задохся. Два

офицера покуривали, развалясь в креслах, на коленях у них были

разложены бумаги.

-- Твоя фамилия Иббиета?

-- Да.

-- Где скрывается Рамон Грис?

-- Не знаю.

Тот, что меня спрашивал, был толстенький коротышка. Глаза

его жестко всматривались в меня из-под очков. Он сказал:

-- Подойди.

Я подошел. Он поднялся и посмотрел на меня так свирепо,

будто хотел, чтоб я провалился в преисподнюю, и начал

выкручивать мне руки. Он делал это вовсе не потому, что желал

причинить мне боль, он просто играл: ему было необходимо

ощущать себя властелином. Он приблизил свое лицо и обдавал меня

гнилостным дыханием. Это продолжалось с минуту, и я едва

удерживался от смеха. Для того, чтобы испугать человека,

который сейчас умрет, нужно что-нибудь посильнее, так что тут

он сыграл довольно слабо. Потом он резко оттолкнул меня и снова

сел. Он сказал:

-- Или ты, или он. Если скажешь, где он, будешь жить.

И все же этим типам в их галстуках и сапожищах тоже

предстояло помереть. Правда, позже, чем мне, но в сущности не

намного. Они выуживали из своих бумаг какие-то имена, они